— Не бойся, брат, — кротко сказал я. — Не обрушится кара господня на твою голову. И не бойся за Розу и за детей своих маленьких.

Мой стражник долго что-то мычал и тряс головой, как неопытный немой, пока наконец не выдавил из себя:

— Как… что… это?

— Не бойся, брат, — сказал я. — Моими устами говорит отец наш и спаситель, который услышал тебя и отворил тебе свое сердце.

Я начал входить в роль, и в голосе моем появилась вкрадчивость штатного пророка.

— Мне? Свое сердце? — пробормотал чугунный человек. — Как? Почему?

«Мне! Недостойному рабу… Господи… За что?»

— Да, тебе, недостойному рабу своему, отворяет господь наш и повелитель свое сердце и осеняет тебя благодатью. Он выбрал меня, чтобы я возвестил тебе об этом. Ты можешь подумать: «Как же так? Мне открывает волю божью тот, кого я держу под стражей, но пути господни неисповедимы…»

Ах, если б я только получше знал божественную терминологию да на английском, я б этот металлолом з экстаз вогнал, подумал я. Но, как назло, в голове только и крутилось, что «воля божья», «благодать», «осенять» и «пути господни». Приходилось рассчитывать на голову моего стражника. Он с Библией был явно на более короткой ноге, чем я.

— Но как же так? — пробормотал мой стражник. — Брат Энок говорил, что вы — инструмент дьявола, которым тот пытается отравить нашу веру сомнениями… — Он замолчал.

«Как же так? — продолжал он уже про себя свой скорбный монолог. — Инструмент дьявола — и передает мне слова господни… Боже правый и милосердный, укрепи мою веру и разум, не знаю что и подумать…»

— Не печалься, брат, и не терзай свою душу сомнениями. Господь бог наш и спаситель слышит твою молитву. Он укрепит твою веру и разум, хотя твоя вера и без того крепка и радует его сердце.

Стражник медленно опустился на колени. Его наморщенный, страдающий лоб разгладился и лицо просветлело.

«Попробовать сейчас или отложить на завтра? — подумал я. — Наверное, надо использовать шанс. Другого может не быть. Его могут сменить, этого человека…»

— Господь повелел мне возвестить тебе свою волю: ты станешь укреплять веру на земле. Ты выведешь меня из темницы, и мы понесем слово божие повсюду, и ты станешь первым среди равных в Христианской синтетической церкви.

Я никогда не участвовал в самодеятельности. Мне всегда мешала моя дурацкая стеснительность и сверхкритическое к себе отношение. Но на этот раз я передал стражнику волю господню с такой силой убежденности и страсти, что сам удивился. Прочти я его так перед членами приемной комиссии в каком-нибудь театральном училище, где конкурс — человек по пятьдесят на место, — и меня зачислили бы с ходу.

— А… брат Энок? — дрожащим голосом спросил мой стражник. — Он говорит…

— Не святотатствуй! — прогремел я, и в голосе моем задрожал ужас. — Брат Энок — лишь жалкий человек, который не ведает, что творит, а ты слышишь голос господень, говорящий моими устами!..

Кто, кто в Библии слышал голос божий? Я судорожно попытался вспомнить. Моисей, Авраам, Исаак… Да, но кто, когда и зачем?

«Господи, прости меня за сомнения, но я не знаю, что и думать…» — страстно зашептал про себя стражник.

— Встань, господь прощает тебе твои сомнения, ибо сомнения показывают глубину твоей веры! — трубным гласом пророкотал я.

Стражник медленно, каким-то неуверенным движением поднял ладони к лицу. Он принялся раскачиваться, стоя на коленях, и вдруг начал клониться в сторону. Еще мгновение — и он лежал на полу, похожий на зародыша из учебника анатомии для восьмого класса. Только одетого и постарше.

Я бросился к двери. Она была открыта. Одна ли это дверь или есть еще замки? Может быть, вытащить у синта оружие? Нет, даже если оно у него и есть, не нужно, Не хватало еще советскому учителю носиться по Шервуду с пистолетом в руках.

За дверью была лестница. Судя по тому, что на ней было прохладнее, чем в моей комнате; она вела, должно быть, к выходу из дома.

Так и есть. Ну… открыта или заперта? Вот тут бы и помолиться, подумал я, поворачивая ручку. Но помолиться я не успел, и дверь оказалась запертой. Я толкнул ее плечом. Бессмысленно.

Может быть, стражник еще не очухался и я вытащу у него из кармана ключи. Я кубарем скатился вниз по лестнице и кинулся к взрослому зародышу. Я протянул руку, чтобы залезть к нему в карман, но он вдруг вздрогнул, и я отдернул руку. У меня совершенно не было практики в обшаривании карманов лежащих в забытьи стражников.

Он открыл глаза. Делать было нечего. Или снова сдавать экзамен в театральное училище, или… На второе «или» времени у меня уже не осталось, и я воскликнул:

— Встань! («Может быть, надо было бы «восстань», - мелькнуло у меня в голове). Восстань и выведи отсюда посланца божьего, выполни приказ, посланный тебе свыше…