Эмоциональный накал в зале быстро нарастал. «Речь эта была страстным воплем о нравственной поддержке, об оправдании сделанного им шага», – писал очевидец событий С. Мстиславский"[226].

Члены Совета вскочили со своих мест, подхватили его на руки и как нечто совершенно бесценное внесли в зал заседаний Временного правительства. После этого акта Керенский по всякому поводу и без него заявлял, что является «всенародно избранным» членом правительства. «Власть мне не дана по капризу отдельных личностей, – утверждал он, – а волею всего народа»[227].

Керенский активно участвовал в обсуждении условий соглашения между исполкомом Петроградского Совета и членами Временного правительства. Разговор шел чрезвычайно тяжело, и чашу весов в пользу правительства склонил опять-таки Керенский. Яростные споры вокруг пунктов программы подействовали на него удручающе. Он вышел на сцену последним, занял место не в центре сцены, как это делали другие участники дискуссии, а где-то с краю, на самом левом ее фланге. С. Мстиславский, лично наблюдавший этот момент, писал о выступлении Керенского: «Весь в черном, доверху застегнутый, прямой как свеча, торжественный и бледный… и как-то по-новому, тягуче, звучал пытавшийся „чеканить“ слова хрипловатый голос. И весь он, от головы до ног, казался нарочитым, словно подмененным… Он опускает бескровную руку за шелковый лацкан сюртука, вынимает красный, кровяным пятном платок и взмахивает им по воздуху, овевая лицо»[228].

В итоге программа прошла под аплодисменты присутствующих, хотя в ней оказались обойдены такие важнейшие для того времени проблемы, как заключение демократического мира и скорейшее решение аграрного вопроса. Сам Керенский удивлялся тому, как в условиях острейшей дискуссии и мощного давления со стороны рабочих и солдат такое могло случиться. «Правительство получило полную свободу действия, – писал он, не взяв на себя при этом никаких формальных обязательств»[229].

А. Ф. Керенский с огромной энергией и радостью включился в работу Временного правительства. «Воспоминания о первых неделях существования Временного правительства, – отмечал он в книге „Россия на историческом повороте“, – связаны с самым счастливым временем моей политической карьеры»[230].

Получив портфель министра, А. Ф. Керенский немедленно создал для своей работы необходимые условия. У него был обширный кабинет, залитый ярким светом множества электрических лампочек. С. Мстиславский дал зарисовку одного рабочего момента: «За письменным столом под стоячей, тоже зажженной лампой – Керенский, в сюртуке, со съехавшим набок галстуком, подписывает подаваемые ему кем-то бумажки»[231].

У него был чрезвычайно напряженный ритм работы. Он работал «24 часа в сутки, за вычетом того, что нужно урвать на сон, на еду, лишь бы не упасть на ходу»[232].

Поездки в Москву, Кронштадт, в Гельсингфорс, в Ревель, на фронт, в Ставку, выступления в Совете рабочих и солдатских депутатов, на партийных конференциях, съездах, перед различного рода делегациями и депутациями; почти беспрерывное заседания в Совете министров; дневные и ночные совещания с представителями партий и групп, с личными друзьями – занимали все время Керенского. Люди из близкого окружения Керенского говорили о нем, что «он не ходит, а бегает, не говорит, а стреляет».

Как только Керенский стал министром юстиции, он ввел целый ряд новшеств, и одно из них – практика рукопожатий с незнакомыми ему лицами. С неподдельным и искренним чувством он жал руку всем – швейцару, посетителям, находившимся в приемной, участникам митингов и собраний, солдатам и матросам. Иногда случилась так, что после возвращения из поездки по стране он какое-то время не мог писать: отказывала рука. Биограф Керенского рассказал об одном из таких эпизодов: «Вот он явился в министерство с обычно усталым лицом. На нем все та же куртка, знакомая публике. Правая рука на перевязи. Это результат дружеских рукопожатий во время одной из поездок по фронту демократии»[233].

«А. Ф. Керенский, – писал лидер партии социалистов-революционеров В. М. Чернов, – единственный человек в составе первого Временного правительства, который шел навстречу революции… с подлинным подъемом и искренним, хотя и несколько ходульным пафосом»[234].

После так называемого апрельского кризиса в состав первого коалиционного правительства А. Ф. Керенский вошел как военный и морской министр. Как только Керенский получил давно желанный портфель, он преобразился даже внешне. «Теперь его одежда – писал современник, – китель, бриджи, солдатские сапоги»[235].

Керенский развил колоссальную энергию, направленную на приведение армии в состояние, необходимое для перехода в наступление. И. Г. Церетели, непосредственно наблюдавший за поведением министра, писал, что он «имел большие субъективные наклонности к сильной власти, к командованию»[236].

Александр Федорович выступал в полках и соединениях, на судах и базах, в штабах и окопах, на съездах, в управах и думах. Он обрушивал на головы солдат, матросов, офицеров сильнейший словесных шквал, настоящий водопад слов. «Керенский разъезжал по фронту, – писал Л. Д. Троцкий, – заклинал, угрожал, становился на колени, целовал землю, словом, паясничал на все лады»[237].

Основную мысль своих выступлений Керенский впоследствии сформулировал предельно ясно: «…легко призывать измученных людей бросить оружие и возвратиться домой. Но я зову вас на бой, на героический подвиг – я зову вас не на праздник, а на смерть, я призываю вас пожертвовать жизнью ради спасения Родины!»[238].

Керенский переживал апогей своей известности и славы, он стал главным героем всероссийской политической сцены. «В этот период, – отмечал И. Г. Церетели, – популярность Керенского достигла в самых широких кругах высшей точки»[239].