Дом казался не из богатых. Мебель покупали случайную, и с вещами расставаться, должно быть, не любили. На стуле с отломанной спинкой стоял довоенный, явно не работающий приемник. На ампирном письменном столе, на зеленом его сукне, изъеденном ядовито-желтыми пятнами, царила свалка отживших вещей и вещичек. Павел разглядел позеленевший самоварный кран, несколько электрических выключателей, десятка полтора пустых флаконов — из-под одеколона и стародавних духов «Кармен»; сломанный будильник лежал на боку рядом с тощей стопкой учебников для младших классов; несколько букетиков окрашенного в голубое и розовое ковыля, два портрета в деревянных паспарту, четвертинка с давно забытой какой-то настойкой, грамота за спортивные достижения, стеклянная «столовская» ваза, перегоревшая лампочка — много тут было разнообразнейшего, живописного хлама, который Павел разглядывал с непонятным удовольствием: в этих вещах был дух, аромат жизни, которая шла тут.

Ему было нетрудно представить, как жили в этом доме, пока не пришло несчастье: несуетливая, полная достоинства шла жизнь довольно безалаберных, интеллигентных, не пылко сошедшихся людей — жизнь естественно, но не назойливо посвященная единственному позднему ребенку, который спокойно и беспечально рос в этой уважительной к нему среде, не избалованный семьей, но и не получивший от нее ни одной зряшной ссадины, — и с каждым годом все больше радости было родителям переглядываться между собой с молчаливой улыбкой, глядя, как хорошеет взращенный ими человек, пока однажды…

— Ой!

Павел резко повернулся.

В дверях, ведущих внутрь дома, стояла женщина лет пятидесяти с седыми, выбившимися из-под гребня волосами. Одной рукой по-деревенски прикрывала рот, в другой — держала веник.

— Здравствуйте, — как можно мягче произнес Павел. — Я по делу, Мария Владимировна, — и показал удостоверение.

— А Марьи Владимировны нет, — испуганно проговорила женщина. — Вот… — и нерешительно показала на старика.

Павел повернулся к столу. Сидевший там уже поднял голову и спокойно смотрел на него.

Отец Мартыновой вовсе не казался стариком, если глядеть ему в лицо, — сидел вот только по-стариковски, разрушенно. Но лицо его было резким, совсем не старым: тонкий нос, овал, очерченный мужественно и сухо, словно одной линией, упрямый рот.

Он смотрел на Павла спокойно и невыразительно.

Тот показал ему свое удостоверение. Мужчина непонимающе посмотрел на красную книжку и снова отвернулся.

— Мне бы хотелось посмотреть кое-какие личные вещи Ксаны… Книги, например, записи… — Павел говорил словно глухому или спящему.

— Пожалуйста, — кивнул тот. Видно было, что он разомкнул губы после долгого молчания.

Женщина стояла, по-прежнему прикрывая рот рукой, и смотрела на мужчину с самозабвенной жалостью.

Павел прошел мимо нее в соседнюю комнату, и она даже не сразу заметила это. Потом хватилась, догнала и сразу же торопливым шепотом стала выкладывать ему:

— А Марью-то в больницу забрали. После похорон вернулись, все едят-пьют, а она только в жакетку в карман руку опускает и что-то в рот кладет. Присмотрелись — батюшки! — а она землю с Ксанкиной могилы в карман набрала! — Ой! — вдруг с голос заплакала-заторопилась она. — Девочка-то какая! Изверг окаянный!

Павел вздрогнул — сначала от вскрика, а потом, когда повернулся, от того, что глянули на него из комнаты живые, тихонько смеющиеся глаза девчонки лет шестнадцати, обнявшей ласковый от солнца ствол березы, а за ней — еще много белело берез, и лежали на земле солнечные пятна. Это было не здесь, конечно, а там, в Европе, летним нежарким днем, когда выехали за город, набрав в кошелки всякой вкусной всячины, лежали на прохладной земле, смотрели в синее за вершинами берез небо… Он представил даже, как она двигалась в тот день: то бегала, как девчонка, то вдруг начинала переливаться из позы в позу протяжно, плавно, томно — уже женщина, а внутри все подплясывал смешливый подросток… И затвор фотоаппарата щелкнул именно в такой вот момент, когда она ускользала от кого-то, играя, поддразнивая, мурлыкая…

Комната резко отличалась от соседней. Здесь недавно обитала вполне современная, подчеркнуто современная девушка, которая окружала себя вещами, тщательно выверенными по картинкам из журналов «Польша», «Декоративно-прикладное искусство», «Художник». По крайней мере, Павел решил именно так, потому что сам жил в подобной квартире, и именно таким образом жена его Валя осуществляла, как он выражался, «отбор экспонатов».

Широкая низкая тахта, покрытая грубым тканьем, которое обычно продается в магазинах Худфонда. Низкий полированный столик, несколько подвесных полок с книгами, книги — еще и в комбинированном книжном шкафу, который одновременно может служить и письменным столом (Павел никак не мог запомнить, как это называется: то ли сервант, то ли секретер).

На столике — узкая керамическая ваза (Худфонд) и один-единственный почерневший тюльпан рядом с сосновой веточкой («Декоративно-прикладное искусство», статья про искусство икебана). На стенках, кроме фотографии, — две гравюры местных, как определил Павел, художников. На одной — закат в степи, на другой — девушка, глядящая на солнце.

Вот и все. Обыкновенная комната старательно-современной девчонки. Можно принимать гостей, не извиняясь.

Если, кроме этого, нет за душой ничего — ужасно. Если есть, жить можно и так, хоть и не слишком уютно.