Если обнаружат — рой ячейку вторично, маскируйся снова. Так приятно, если обнаружили не тебя и можно отдохнуть, написать домой открыточку. Вечером на это не хватало времени: еле выкроишь перед отбоем полчасика, чтобы подшить свежий подворотничок, почистить сапоги или повторить пройденный за день учебный материал.

Рассказывают, как некий солдат замаскировался под пень, да так натурально этот «пень» выглядел, что влюбленная парочка присела на него. Пока молодые люди целовались и миловались, солдат, хотя и с трудом, но выдерживал. И взвыл благим матом, когда влюбленный парень перочинным ножом стал… вырезать на коре свои инициалы.

Это, понятно, анекдот, но в запасном полку, где нам устроили экзамен по маскировке, случилось нечто подобное. Командир полка никак не мог отыскать наши ячейки, долго ходил по полю среди кочек, наконец, встал на одну для лучшего обзора. И тут «кочка» взмолилась тонким голосочком нашей татарочки Сони Кутломаметовой:

— Ой, тяжело!..

И это еще не все! Командир взвода, добиваясь быстроты стрельбы, научил нас делать пять прицельных выстрелов в минуту, правильно ориентироваться на местности, быстро отыскивать цели, незаметно менять позицию. Мы научились стрелять не только из снайперской винтовки, но и из противотанкового ружья, из ручного пулемета, умели кидать в цель гранату.

В ту пору война для нас была где-то далеко. Отзвуки ее слышались в строгом голосе Левитана, читавшего по радио горькие еще сводки Совинформбюро, в стонах раненых, которых провозили мимо нашей станции в далекий тыл, в плаче женщин, получивших похоронную. А мы были молоды и радовались наступившей весне!

Черные сучья старых лип в парке окутались нежно-зеленой кисеей. Как только выдавалась свободная минутка, я забиралась куда-нибудь поглубже в кусты, где никто не мог меня видеть. Подошью подворотничок, пишу письма, читаю. А то лягу на спину, смотрю в небо на плывущие облака и мечтаю. О том, как поеду на фронт, как стану грозой фашистов. И как встречу его, неведомого…

К инспекторским стрельбам готовились, как к большому празднику. Оружие проверено и пристреляно, отработаны на местности тактические задачи. В подразделениях проведены комсомольские собрания и беседы, стенные газеты пестрят заголовками: «Не подкачаем, девушки!»; «Каждая пуля — в цель!» В лагере образцовый порядок…

И внешне девчата подтянулись, приняли бравый вид: пригнанные по фигуре гимнастерки, ремни туго перехватывают талии. Лишь первое время мы выглядели нескладехами в солдатских шинелях с подшитыми полами, в ватных брюках, которые порою были настолько велики, что приходилось цеплять их за бретельки, в кирзовых сапогах на два-три размера больше нужного. Курсанты все чаще засматривались на нас, офицеры с удовольствием провожали глазами девушку, когда она, четко печатая три положенных уставных шага, проходила мимо…

Ребятам пришлось пережить немало неприятных минут на стрельбах: наши показатели были выше. А ведь их школа славилась своими традициями, ее окончили такие знаменитые снайперы, как Герои Советского Союза Зайцев, Пчелинцев и другие.

Какое ликование у нас поднялось! Многие девушки-отличницы получили почетные грамоты ЦК ВЛКСМ, а лучшим из лучших — среди них были Саша Шляхова и Клавдия Прядко — вручили именные снайперские винтовки. На металлических пластинках, привинченных к прикладам новеньких винтовок, выгравировали имена наших подруг. Это была большая честь!

Учение кончилось, начали укомплектовывать первую фронтовую роту. Все с нетерпением ждали списков, а когда они, наконец, были вывешены, каждая курсантка прежде всего искала свою фамилию. Себя я нашла в списке младших командиров… оставляемых в кадрах школы.

У меня потемнело в глазах от набежавших вдруг слез. Давно велись разговоры о том, что я неплохой командир отделения. Да, я освоила строевую службу, метко стреляла, а команду подавала так четко, что иной строевик мог позавидовать! Да, в школу приходят все новые девушки, и кто-то из нас, обученных, должен заниматься с ними: мужчины нужнее на фронте. Но как, как я могу остаться, если едут мои подруги, причем едут на тот самый Калининский фронт, где погиб мой дядя?!

Подаю рапорт лейтенанту Алмазову — отказ. Иду к командиру роты — то же самое. Что ж, придется обращаться к майору Никифоровой, уж она-то поймет меня, поддержит.

Все мы, курсантки, любили и уважали начальника политотдела школы майора Екатерину Никифоровну Никифорову. Всегда спокойная, приветливая, ровная со всеми, она относилась к нам почти по-матерински. И называли мы ее — между собою, конечно, — матерью. Случится у кого-нибудь беда или неприятность, скажем, получит девушка плохие вести из дому — первым делом идет к Екатерине Никифоровне. «Мать» не только успокоит, приласкает, но и напишет, куда нужно, от имени командования школы, чтобы тыловые организации помогли семье курсантки.

В штабе полно старших офицеров, а я от волнения не вижу никого, обращаюсь прямо к майору Никифоровой. Покачав головой, она показывает глазами на подполковника, начальника школы. Тот сурово выслушал меня и отказал. Снова, теперь уже с полными слез глазами, поворачиваюсь к «матери».

Видно, что-то, кроме слез, увидела Никифорова в моих глазах. Вполголоса объяснила подполковнику, почему я так стремлюсь на Калининский фронт, подсказала замену. Кончилось тем, что начальник школы, поколебавшись, дал согласие. От радости я благодарю не его, а Екатерину Никифоровну, причем не по уставу, многословно, от всего сердца. Не вышла — пулей вылетела на улицу.