В пользу наемных рабочих мы требуем таких реформ, которые «ограждают их от физического и нравственного вырождения и повышают их способность к борьбе»; в пользу же крестьян мы добиваемся только таких преобразований, которые содействуют «устранению остатков старого крепостного порядка и свободному развитию классовой борьбы в деревне». Отсюда видно, что наши требования в пользу крестьян гораздо уже, что они обставлены гораздо более скромными условиями, заключены в более тесные рамки. По отношению к наемным рабочим мы берем на себя защиту их интересов, как класса в современном обществе; мы делаем это, ибо считаем их классовое движение единственным действительно революционным движением (сравни в принципиальной части программы слова об отношении рабочего класса к другим классам) и стремимся именно это движение сорганизовать, направлять и просвещать светом социалистического сознания. Между тем по отношению к крестьянству мы вовсе не берем на себя защиты его интересов, как класса мелких землевладельцев и земледельцев в современном обществе. Ничего подобного. «Освобождение рабочего класса может быть делом только самого рабочего класса», и потому социал-демократия – непосредственно и всецело – представляет интересы только одного пролетариата, только с его классовым движением стремится слиться в одно неразрывное целое. Все же остальные классы современного общества стоят за сохранение основ существующего экономического строя, и потому защиту интересов этих классов социал-демократия может брать на себя лишь при известных обстоятельствах и на известных, точно определенных, условиях. Напр., класс мелких производителей, и мелких земледельцев в том числе, в своей борьбе против буржуазии является реакционным классом, и потому «пытаться спасти крестьянство защитой мелкого хозяйства и мелкой собственности от натиска капитализма значило бы бесполезно задерживать общественное развитие, обманывать крестьянина иллюзией возможного и при капитализме благосостояния, разъединять трудящиеся классы, создавая меньшинству привилегированное положение на счет большинства» («Искра» № 3) [147] . Вот почему выставление «крестьянских» требований в нашем проекте программы обставлено двумя, весьма узкими, условиями. Мы подчиняем законность «крестьянских требований» в социал-демократической программе, во-первых, тому условию, чтобы они вели к устранению остатков крепостного порядка и, во-вторых, чтобы они содействовали свободному развитию классовой борьбы в деревне.

Остановимся подробнее на разборе каждого из этих условий, которые были вкратце очерчены уже в № 3 «Искры».

«Остатки старого крепостного порядка» страшно еще велики в нашей деревне. Это факт общеизвестный. Отработки и кабала, сословная и гражданская неполноправность крестьянина, его подчинение вооруженному розгой привилегированному землевладельцу, бытовая приниженность, делающая крестьянина настоящим варваром, – все это не исключение, а правило в русской деревне, и все это является, в последнем счете, прямым переживанием крепостного порядка. В тех случаях и отношениях, где еще царит этот порядок, и поскольку он еще царит, – врагом его является все крестьянство как целое. Против крепостничества, против крепостников-помещиков и служащего им государства крестьянство продолжает еще оставаться классом, именно классом не капиталистического, а крепостного общества, т. е. классом-сословием [148] . И поскольку сохраняется еще в нашей деревне этот, свойственный крепостному обществу, классовый антагонизм «крестьянства» и привилегированных землевладельцев, постольку рабочая партия, несомненно, должна быть на стороне «крестьянства», должна поддерживать его борьбу и подталкивать его на борьбу против всех остатков крепостничества.

Мы ставим в кавычки слово крестьянство, чтобы отметить наличность в этом случае не подлежащего никакому сомнению противоречия: в современном обществе крестьянство, конечно, не является уже единым классом. Но кто смущается этим противоречием, тот забывает, что это – противоречие не изложения, не доктрины, а противоречие самой жизни. Это – не сочиненное, а живое диалектическое противоречие. Поскольку в нашей деревне крепостное общество вытесняется «современным» (буржуазным) обществом, постольку крестьянство перестает быть классом, распадаясь на сельский пролетариат и сельскую буржуазию (крупную, среднюю, мелкую и мельчайшую). Поскольку сохраняются еще крепостные отношения, – постольку «крестьянство» продолжает еще быть классом, т. е., повторяем, классом не буржуазного, а крепостного общества. Это «поскольку – постольку» существует в действительности в виде крайне сложного сплетения крепостнических и буржуазных отношений в современной русской деревне. Говоря терминами Маркса, отработочная, натуральная, денежная и капиталистическая ренты переплетаются у нас самым причудливым образом. Мы подчеркиваем это, всеми экономическими исследованиями России установленное, обстоятельство в особенности потому, что оно по необходимости, неизбежно является источником той сложности, запутанности, если хотите искусственности, некоторых наших «аграрных» требований, которая сильно поражает многих с первого взгляда. Кто ограничивается в своих возражениях общим недовольством по поводу этой сложности и «хитрости» предлагаемых решений, тот забывает, что простого решения столь запутанных вопросов и быть не может. Мы обязаны бороться против всех остатков крепостнических отношений, – это не может подлежать для социал-демократа никакому сомнению, а так как эти отношения самым сложным образом переплетаются с буржуазными, то нам приходится забираться в самую, с позволения сказать, сердцевину этой путаницы, не пугаясь сложностью задачи. «Простое» решение ее могло бы быть лишь одно: отстраниться, пройти мимо, предоставить «стихийному элементу» всю эту кашу расхлебывать. Но такая «простота», излюбленная всеми и всяческими, буржуазными и «экономическими», поклонниками стихийности, недостойна социал-демократа. Партия пролетариата должна не только поддерживать, но и подталкивать вперед крестьянство в его борьбе со всеми остатками крепостничества, а чтобы подталкивать вперед, недостаточно ограничиваться общим пожеланием, – надо дать определенную революционную директиву, надо суметь помочь разобраться в путанице аграрных отношений.

Чтобы читатель нагляднее представил себе неизбежность сложного решения аграрного вопроса, мы попросим его сравнить в этом отношении рабочий и крестьянский отделы программы. В первом из них все решения чрезвычайно просты, понятны даже совсем мало посвященному и совсем мало думавшему человеку, «естественны», близки, легко осуществимы. Во втором, наоборот, большинство решений чрезвычайно сложны, «непонятны» с первого взгляда, искусственны, маловероятны, трудно осуществимы. Чем объяснить это различие? Не тем ли, что составители программы в первом случае трезвенно и деловито размышляли, а во втором сбились и запутались, впали в романтизм и фразеологию? Такое объяснение, надо правду сказать, было бы чрезвычайно «просто», детски просто, и мы не удивляемся, что Мартынов за него ухватился. Он не подумал, что практическое решение мелких рабочих вопросов облегчило и упростило до последней степени само экономическое развитие. Общественно-экономические отношения в области крупного капиталистического производства стали (и все более становятся) до такой степени прозрачными, ясными, упрощенными, что ближайшие шаги вперед намечаются сами собой, напрашиваются сразу и с первого взгляда. Наоборот, вытеснение крепостничества капитализмом в деревне до такой степени запутало и усложнило общественно-экономические отношения, что над решением ближайших практических вопросов (в духе революционной социал-демократии) надо очень подумать и «простого» решения – можно заранее с полной уверенностью сказать – выдумать не удастся.

Кстати. Раз уже мы начали сравнивать рабочий и крестьянский отделы программы, то отметим еще одно принципиальное различие между ними. Коротко говоря, это различие можно бы формулировать следующим образом: в рабочем отделе мы не вправе выходить за пределы социально-реформаторских требований, в крестьянском отделе мы не должны останавливаться и перед социально-революционными требованиями.

Или иначе: в рабочем отделе мы безусловно ограничены рамками программы-минимум, в крестьянском отделе мы можем и должны дать программу-максимум [149] . Объяснимся.

В обоих отделах мы излагаем не нашу конечную цель, а наши ближайшие требования. В обоих мы должны поэтому оставаться на почве современного (= буржуазного) общества. В этом состоит сходство обоих отделов. Но их коренное отличие состоит в том, что рабочий отдел содержит требования, направленные против буржуазии, а крестьянский – требования, направленные против крепостников-помещиков (против феодалов, сказал бы я, если бы вопрос о применимости этого термина к нашему поместному дворянству не был таким спорным вопросом [150] ). В рабочем отделе мы должны ограничиться частичными улучшениями данного, буржуазного порядка. В крестьянском – мы должны стремиться к полному очищению этого данного порядка от всех остатков крепостничества. В рабочем отделе мы не можем ставить таких требований, значение которых было бы равносильно тому, чтобы окончательно сломить господство буржуазии: когда мы достигнем этой нашей конечной цели, достаточно подчеркнутой в другом месте программы и «ни на минуту» не упускаемой нами из виду при борьбе за ближайшие требования, тогда мы, партия пролетариата, не ограничимся уже вопросами о какой-нибудь ответственности предпринимателей или о каких-нибудь фабричных квартирах, а возьмем в свои руки все заведование и распоряжение всем общественным производством, а следовательно, и распределением. Наоборот, в крестьянском отделе мы можем и должны выставить такие требования, значение которых было бы равносильно тому, чтобы окончательно сломить господство крепостников-помещиков, чтобы совершенно очистить нашу деревню от всех следов крепостничества. В рабочем отделе ближайших требований мы не можем ставить социально-революционных требований, ибо социальная революция, ниспровергающая господство буржуазии, есть уже революция пролетариата, осуществляющая нашу конечную цель. В крестьянском отделе мы ставим и социально-революционные требования, ибо социальная революция, ниспровергающая господство крепостников-помещиков (т. е. такая же социальная революция буржуазии, каковой была великая французская революция), возможна и на базисе данного, буржуазного порядка. В рабочем отделе мы остаемся (пока и условно, с своими самостоятельными видами и намерениями, но все же таки остаемся) на почве социальной реформы, ибо мы требуем здесь только того, что буржуазия может (в принципе) отдать нам, не теряя еще своего господства (и что поэтому наперед советуют ей благоразумно и честь честью отдать гг. Зомбарты, Булгаковы, Струве, Прокоповичи и К°). В крестьянском же отделе мы должны, в отличие от социал-реформаторов, требовать и того, что никогда нам (или крестьянам) не дадут и не могут дать крепостники-помещики, – требовать и того, что в состоянии только силою взять себе революционное движение крестьянства.

Вот почему недостаточен и негоден тот «простой» критерий «осуществимости», посредством которого Мартынов так «легко» «разносил» нашу аграрную программу. Этот критерий непосредственной и ближайшей «осуществимости» приложим вообще только к заведомо реформаторским отделам и пунктам нашей программы, отнюдь не к программе революционной партии вообще. Другими словами, этот критерий приложим к нашей программе только в виде исключения, отнюдь не в виде общего правила. Наша программа должна быть осуществима только в том широком, философском смысле этого слова, чтобы ни единая буква ее не противоречила направлению всей общественно-экономической эволюции. А раз мы верно определили (в общем и в частностях) это направление, мы должны – во имя своих революционных принципов и своего революционного долга должны – бороться всеми силами всегда и непременно за максимум наших требований. Пытаться же наперед, до окончательного исхода борьбы, во время самого хода борьбы, определить, что всего максимума мы, пожалуй, и не добьемся, – значит впадать в чистейшее филистерство. Соображения подобного рода всегда ведут к оппортунизму, хотя бы даже этого и не желали виновники таких соображений.

В самом деле, разве не филистерством является рассуждение Мартынова, усмотревшего в аграрной программе «Искры» «романтизм» – «потому, что приобщение крестьянской массы к нашему движению при настоящих условиях является весьма проблематичным» («Р. Д.» № 10, с. 58, курсив мой)? Это – хороший образчик тех очень «благовидных» и очень дешевых рассуждений, посредством которых русский социал-демократизм упрощался до «экономизма». А вникните хорошенько в это «благовидное» рассуждение, – и оно окажется мыльным пузырем. «Наше движение» есть социал-демократическое рабочее движение. К нему «приобщиться» крестьянская масса прямо-таки не может: это не проблематично, а невозможно, и об этом никогда и речи не было. А к «движению» против всех остатков крепостничества (и против самодержавия в том числе) крестьянская масса не может не приобщиться. Мартынов запутал дело посредством выражения «наше движение», не вдумавшись в различный по существу характер движения против буржуазии и против крепостничества [151] .