После воссоединения Западной Белоруссии, при установлении новой границы между СССР и гитлеровской Германией, часть канала — от шлюза Горчица до водопуска на реке Волокушек отошла за кордон. Канал оказался разделенным на три части. С нашей — восточный участок от реки Неман до Волокушек и западный — от водораздела до Бобра. А с противной стороны — средний участок.

Ахутин определил наиболее выгодные объекты в случае затопления. Как его практически осуществить. Как сделать непроходимой не только для пехоты, но и для танков пограничную полосу в 4100 квадратных километров.

— Расчеты ориентировочные, — заметил под конец своих объяснений Петр Филиппович.

— Поздновато их научно обосновывать, поздновато…

Дмитрий Михайлович всегда придавал важное значение всем видам заграждений и сожалел о том, что материалы комиссии остались нереализованными.

В крепости Карбышев встретился еще с одним своим слушателем комдивом Якубом Джагировичем Чанышевым, знакомым ему также по гражданской войне. Комдива командировали сюда из Москвы как начальника курсов вместе со слушателями. Они изучали историю Гродненской и Осовецкой крепостей, знакомились с возводимыми укреплениями на новой государственной границе.

Дмитрий Михайлович внимательно ознакомился со всей системой укреплений в районе Осовца в направлении на Гродно и посоветовал, какие фортификационные работы считать первоочередными.

В полдень вернулись из поездки в Белосток. Сухаревич пригласил Дмитрия Михайловича отдохнуть и пообедать.

Вот каким остался в памяти жены Сухаревича Екатерины Прохоровны их гость:

«От мужа, Петра Филипповича, я знала, что он замечательный генерал, обладающий неоценимыми боевыми качествами, крупный ученый в области военно-инженерного дела и человек с большим горячим сердцем. Но когда Дмитрий Михайлович пришел к нам и я увидела его воочию, то оказалось, что мое представление о нем разошлось с действительностью. Я ожидала почему-то встретить высокого и представительного на вид генерала, маститого ученого, а вошел невысокого роста, подтянутый по-военному, в походной генеральской форме худощавый человек. Его умные, живые, чуть раскосые глаза излучали какую-то особенную теплоту. Такие лица запоминаются на всю жизнь.

Поздоровавшись приветливо со мной и детьми, Дмитрий Михайлович вместе с мужем прошел в его кабинет, чтобы привести себя в порядок и немного отдохнуть после утомительной поездки.

Хорошо помню, что они пробыли в кабинете часа полтора и оттуда все время доносились их громкие, возбужденные голоса. Когда некоторое время спустя они вышли из кабинета в столовую, я пригласила Дмитрия Михайловича отобедать с нами. Время тогда было очень тревожное. Вполне естественно, что за обедом разговор вертелся вокруг войны, которая шла на западе и угрожала нашим границам. Почувствовав в моих словах тревогу за судьбу мужа и всей нашей семьи, Дмитрий Михайлович старался успокоить и отвлечь меня от мрачных мыслей. Он говорил, что фашисты навряд ли посмеют напасть на нашу страну, а если Гитлер пойдет на такую авантюру, то наша земля станет могилой для его армий.

А затем, обращаясь к мужу, Дмитрий Михайлович, как бы невзначай, сказал:

— А почему бы вам, Петр Филиппович, в такое неспокойное, тревожное время не отправить Екатерину Прохоровну с детьми куда-нибудь подальше от границы?

За чаем Дмитрий Михайлович с Петром Филипповичем вспоминали о прошлом. Мой муж был до армии сельским учителем в деревне Ермошки. Там пришлось ему заново открывать школу и преподавать в трех классах все предметы. После Октября, как только до глухих Ермошек донесся вихрь революции, он вступил в большевистскую партию и по ее заданиям ездил по Бельскому уезду агитатором, инструктировал комбеды. Потом создавал волостные военкоматы и другие органы Советской власти, участвовал в подавлении кулацких мятежей.

Дмитрий Михайлович сказал, что и ему довелось бороться с кулачьем.

Вспомнили и двадцатый год. Муж встретил Карбышева еще на Восточном фронте, а позже, уже будучи комиссаром 153-стрелковой бригады 52-й дивизии, они вместе воевали на Южном фронте. Вместе сражались они против Врангеля и банд Махно.

Встречались еще также на военных сборах в Белоруссии и в 11-м стрелковом корпусе. Очевидно, уже не в первый раз вспомнили о герое Епифане Иовиче Ковтюхе, который особенно отличился в гражданскую дерзкими десантами в белогвардейские тылы. Уж было начали разбирать подробности одного из таких десантов. Да тут я нарушила разбор. До сих пор терпела, молчала и не сдержалась, говорю:

— Что вы все про войну, да про войну. И без этого невесело на душе… Ты бы лучше, Петя, — предложила я, — показал гостю твои рисунки и безделушки, вырезанные тобой из березы. А еще лучше — спел бы под аккомпанемент гитары или мандолины какие-нибудь белорусские народные песни или твою любимую „Дубинушку“. Спой, светик, не стыдись, покажи гостю свою колоратуру!

— Какие там рисунки и безделушки, — отмахнулся в смущении мой муж. — Одно только баловство и ребячество, сущие пустяки…

А я, желая доставить удовольствие гостю, продолжала настаивать на своем:

— Прикажите, товарищ генерал! У моего муженька, кроме рисунков и резьбы по дереву, есть и другие замечательные поделки. Он у меня на все руки мастер, плотничает, слесарит, по хозяйству мне помощник…

— Теперь, Катенька, ясно, почему ты за меня замуж вышла, — отбивался Петр Филиппович, все обращая в шутку. — Правда, теперешнее время не для песен. А все-таки послушайте, Дмитрий Михайлович, белорусскую задушевную… — При этих словах Петр Филиппович снял со стены гитару и затянул любимую нашу „Лявониху“.