— Тоже трезвенькая, будь здоров, — сказал я ей вслед.

Потом я медленно и без всякого удовольствия пил чай, поглядывая на Лену.

— Мне надо расчесать волосы, потом я с ними не справлюсь. Не возражаешь? — сказала Лена.

— Валяй, — разрешил я.

Она села на край дивана-кровати (новинка, вызывавшая нашу всеобщую зависть) и, подняв полные белые руки, сняла чалму, сбросила на колени черные густые волосы. Стала расчесывать их большим гребнем. Я не представлял себе, что такие у нее пышные волосы. Обычно она гладко зачесывается, собирая на затылке тугой блестящий узел. Это ей тоже очень идет, но так…

Лена сидела на краю дивана, скрестив длинные белые ноги. Ох, и симпатичная же девка! Высокая, крепкотелая. Серые глаза задумчивые, раскосые, как у японки. Нос крупный, чуть-чуть «уточкой», но в самый раз, чтобы не нарушать гармонии ее милого и загадочного лица. Конфетка, а не девчонка!

— А ты красивая, Лена, — сказал я, разглядывая ее.

— Только заметил?

Если подумать, так никого, кроме нее, у меня здесь не осталось.

Последние полгода мы почти всегда были вместе — Ваня, Муся, Лена и я. Она приехала прошлой осенью — молодой специалист, пополнение постоянно редеющих наших рядов. Работала терапевтом у Вани на отделении и как-то очень быстро сдружилась с ним и особенно с Мусей. Ваня был в восторге от нее — умница! И Муся была в восторге — прелесть, что за девчонка! И я знал, что каждый из них готов лопнуть от усердия, распинаясь в моем присутствии о Ленке. И она, по-моему, об этом догадывалась. Или они и перед ней распинались обо мне?.. По крайней мере, оба мы снисходительно усмехались Ваниным и Мусиным стараниям, но это не мешало нашим самым дружеским отношениям. Я даже ухаживал за Леной немного, танцевал с нею на всех вечерах больше, чем с кем бы то ни было, иногда целовал в щечку. Мы, конечно, нравились друг другу. А сейчас вот — остались совсем одни…

— Осиротели мы с тобой, Лена, — пожаловался я. — Что-то они там сейчас делают? А?..

Лена собрала волосы на одном плече, быстро и ловко стала заплетать их в толстую косу. Посмотрела на меня долгим взглядом. Я кивнул ей и положил в стакан еще несколько кружков лимона. В это время в коридоре дважды звякнул звонок. Два раза — к Лене.

— Кто бы это? — удивилась она и пошла отпирать.

Дверь осталась приоткрытой.

Я разглядывал комнату. Диван-кровать, стол под отутюженной желтой скатертью с выпуклыми цветами, вишневая вазочка, будильник, этажерка с книгами и патефоном, японская миниатюра на стене — розовая Фудзияма и серебристая женщина в широкополой шляпе на черном фоне. Золотистые с коричневыми листьями шторы на окне и балконной двери. Разглядывал все это и словно впервые видел. Ведь комната поменьше моей, и мебель почти такая же (за исключением, конечно, диван-кровати), а как тут славно, уютно. Дом. Не то что моя казарма… Вот оно что, вон куда потянуло!.. Не рановато ли?.. Я отхлебнул чаю, кислого, как чистый лимонный сок, встал и пошел к Фудзияме. За приоткрытой дверью, в коридоре, слышался Колин голос. Ах ты чертов Кол! Так он в самом деле приударяет за Ленкой! Я остановился, удивленный тем, что меня это неприятно задело.

От соседки по-прежнему доносился мужской смех. Хохотунчик какой-то…

— Нет, Коля, спасибо. Не могу. Видишь, волосы еще мокрые, — говорила Лена. — Да и поздно уже.

Никак приглашает куда-то на ночь глядя?

— Спать пора. И тебе тоже, Коленька… Будь здоров.

Я поглядел на будильник. Одиннадцать. Да, пора. Я шагнул к Фудзияме и стал рассматривать серебристые черточки, заменявшие женщине глаза и делавшие ее какой-то очень нежной и томной. Маленькая томная женщина у громадной горы.

Вошла Лена. Я повернулся к ней. Она улыбнулась.

— Пора идти, — сказал я.

Она не ответила, прошла к столу, взяла мой стакан.

— Еще чаю?

— Нет, спасибо.

— Может быть, составишь все же компанию?

— Ну разве что за компанию…

Она не хотела, чтобы я уходил. И не сказала Николаю, что я здесь. Меня вдруг залило радостью. Но почему, собственно, она должна была ему обо мне говорить? Мы с ней старые друзья, а Колька так — сбоку припека…

Лена вернулась.

— Сейчас подогреется, — сказала она.

Я взял ее за теплую руку.

— Давай потанцуем?

Мы часто танцевали у Лены. Под патефон. У нее куча отличных пластинок. Она вскинула на меня обрадованные глаза:

— Давай!

Стащив патефон с этажерки, она поставила его на край стола. Я даже не успел помочь. Рассыпала рядом, на столе и стуле, пластинки. Искала что-то. Я тоже стал вяло перебирать пластинки.

— Нужно иметь много друзей. Обязательно! И чем больше, тем лучше. В этом смысл жизни.

Старею, наверное. Как выпью немного, так начинаю философствовать. Прежде выпил — пошел дурака валять, куролесить, а теперь — философствовать. Лена поставила танго, которое мы все любили. Чешский вокальный квартет. Мы пошли.

— Наверное, если иметь очень много друзей, не будет ни одного близкого, — сказала она, не глядя на меня.

Я усомнился.

— Собственно, это, может быть, чисто по-женски, — заметила она и подняла ко мне лицо.

Какие теплые, глубокие раскосые глаза! От чая и тепла комнаты совсем раскис.

— Чего уж там… — сказал я. — Одна ты у меня осталась… — И крепко прижал ее к себе. И почувствовал, как она прижимается ко мне тоже. Почувствовал, что меня отделяет от нее только тонкая ткань халата. От мягкой, такой домашней… Не отрываясь, я смотрел ей в глаза, потом она закрыла их и вдруг стала похожа на женщину у Фудзиямы.

Голова у меня кружилась. Я обнимал Лену, целовал, она растерянно и неумело отвечала. Не было в моей жизни женщины, более желанной, чем Лена! Это было счастье… Какое-то сумасшествие. Настоящее сумасшествие!..