Зажигаю электроплитку и жарю себе яичницу. Чай в термосе приготовлен с вечера.

Ем яичницу, потом хлеб с маслом и чай и бегом, а то опоздаю. Теперь я не намазываю масло на хлеб тщательно, как в детстве, когда я просила размазать масло аккуратно, так чтобы нигде не было пустого хлеба. Теперь кое-как намазала, проглотила, нацепила пальто, нахлобучила шапку, схватила портфель и, застегнувшись на бегу по лестнице, выскакиваю на улицу.

Уже заморозки, на улице чуть светает, я иду в резиновых сапогах и пробиваю лед на всех встречных лужах, разглядываю узоры на льдинах, топчу замерзшую буграми глину. От земли пахнет свежестью. Морозец слабый, но ноги через резину холодит. Я еще разбиваю пару луж и уже тогда бегом в школу.

В доме поселился пластилин. Он всюду. Прилипает к ногам, когда ходишь, к рукам, к рукавам, когда кладешь руки на стол. Мама и бабушка стонут и плачут, но покупают и покупают мне пластилин. Ребенок занят, ребенок часами не мешается, не шумит и не капризничает, кто из взрослых устоит против этого?

В начальных классах у меня длинные косы. Помню это ощущение тяжести на голове от волос.

Но мытье длинных волос в бане - это целое дело! После намыливания, надо сидеть и долго, долго расчесывать волосы, потом вытирать в предбаннике, потом, спутанные, со слезами раздирать дома. Я очень не люблю эту процедуру. И еще я помню противную процедуру натягивания чистых простых чулок на мокрые, плохо вытертые полотенцем ноги.

В конце четвертого класса мне остригли косы. Я очень устала от своих длинных волос и мама повела меня в парикмахерскую. Волосы у меня были густые, косы толще моих рук, мама все говорила:

– Мне кажется, эти косы у нее все соки выпили и поэтому она такая худая.

Когда я распустила волосы в парикмахерской, народ вокруг ахнул. Остричь такую роскошь!

Под давлением общего настроения мама смутилась и пошла было на попятный.

Один мужчина с гневом сказал маме:

– Если бы у моей дочери были такие волосы, я бы близко не подпустил ее к парикмахерской.

Парикмахерша занесла ножницы над моей головой :

– В последний раз, да или нет?

– Да!
– сказала я, и стала стриженой.

Косы оттягивали голову назад и я не сутулилась, а стриженая я сразу согнулась, но зато стала подвижнее. На косы трудно было надевать зимой шапку, они были толстые и давили на шею, а теперь свобода!

В Карталах бедная растительность. Во дворе садик на три дома, в нем посажены кусты акации. Летом они цветут желтыми цветами. Попочки у цветков сладкие, их можно есть, что Лина (живет во дворе в маленьком домике, ровесница) и делает, а мы с Ольгой (подруга, живет во втором подъезде моего дома, на год старше) только обсасываем сладкий сок и выплевываем. Когда созреют стручки, можно делать пикалки и пикать, пронзительно пикать целый день, пока голова не распухнет.

Еще есть лесопосадки вдоль железной дороги. Там идет одна колея, поезда ходят редко и все заросло низенькими ветвистыми деревьями, слегка похожими на ивы своими продолговатыми серебристыми листьями. На них растут маленькие, длиной 5-6 мм узенькие зеленоватые плоды, которые мы называем финиками. У них неопределенный слегка сладковатый мучнистый вкус и они идут у нас как лакомство.

Летом по квартирам ходят рыбаки и продают речную рыбу, в основном карасей.

Бабушка очень вкусно запекает их в сметане. Просто объедение. Но есть приходится очень осторожно, так как в карасях очень много мелких раздвоенных костей.

На праздники бабушка варит холодец, готовит неизменный винегрет и к нему селедка.

Селедку у нас подавали с костями, снимая только шкурку и поливали постным маслом.

Праздники - Октябрьские, Новый год, Первое мая и дни рождения.

Еще бабушка печет пирог в чуде или домашнее печенье, рецепт которого дала бабушке ее знакомая. Бабушке кажется, что ее печенье не такое, как она ела в гостях, но нам с мамой все равно нравится.

Зимой мне купили лыжи и я хожу по садику на лыжах одна. Скучно ходить по кругу, но далеко уходить мне не разрешают, а любителей кружить по садику нет. Я хожу вдоль забора, и придумываю, что меня забросили в тыл врага на парашюте. Все вокруг становится сразу загадочным. Опасности грозят мне из-за каждого заснеженного куста акации. Вон за забором фашисты с автоматами.

Но голос бабушки, которая зовет меня есть, разгоняет мираж и я плетусь обедать и собираться в школу.

Я вся промокла и замерзла, прячась от немцев в кустах, и бабушка меня ругает, а Циля Иосифовна Ярошецкая под наш разговор пытается запихнуть своему младшему внуку, брату Борьки, жвачку. Мне противно на это смотреть, и я довольна, что малыш выплевывает ее на пол. Вечером мама и бабушка осуждают Цилю за такое кормление ребенка.

– Это в наше-то время!
– сердится бабушка.
– Не может сварить ребенку кашу! В деревне в старое время только самые бедные и ленивые так делали.

Когда я хожу в школу во вторую смену, то уроки делаю утром. А гулять после школы нельзя, темно. И я сижу дома, слушаю разговоры взрослых и делаю вид, что читаю книжку.

Бабушка рассказывает захватывающие истории о своей работе акушеркой в деревне, откуда ее "сорвала" мама.

– Смотрю, а у нее (у роженицы) уже пуповина болтается. Я ловлю ребенка и скорее ее на стол. Главное теперь аккуратно перевязать пупок. У деток, которых я принимала, все пупки хорошие и никакой грыжи.

Задавать вопросы и вообще проявлять интерес к таким рассказам мне нельзя. Сразу же опомнятся и замолчат. Поэтому я затаилась и слушаю: