. Я просматривала статью, понимая, что ошибалась. Мое сердце билось все сильнее, руки заледенели».

Толпа смеялась в нужных местах и благодарно вздохнула, когда выяснилось, что название «Большая-пребольшая любовь» — намек на пышную фигуру Элли. («Честное слово, хозяйство Дрю тут ни при чем, — написала я. — Поэтические преувеличения так далеко не заходят».) Я читала и украдкой посматривала на папу, по-прежнему стоящего в заднем ряду — руки в карманах, лицо непроницаемо. Судя по всему, фраза об отце его не задела. Я снова обратилась к роману, мысленно сосредоточившись на своей сестре и Джой и успокаивая себя, что в огромном кресле, спиной к собравшимся они в безопасности. «Убереги ее, убереги ее, убереги ее от него». Кровь стучала в виски. Ладони стали липкими от пота.

— Вопросы? — обратилась я к залу.

Руку подняла женщина в переднем ряду.

— Я сочиняю роман, — сообщила она.

Я машинально начала объяснять, как написать книгу, найти агента и вывернуть правду наизнанку. Внезапно у меня перехватило дыхание. Джой с историей об Элоизе в руках брела по проходу прямо ко мне.

— Прошу прощения, — пробормотала я. — Люси? — позвала я в микрофон.

Сестра прибежала из детского отдела. Быстро… но недостаточно быстро. Под гул толпы отец нагнулся и подхватил Джой на руки. Обычно дочь вопила при виде незнакомых мужчин. Боялась, часто не зря, что незнакомец — очередной доктор, собирающийся уколоть ее иголкой. Но на этот раз она уютно свернулась на груди своего деда и обхватила его руками за шею. Мое сердце остановилось.

— Привет, котенок, — сказал отец.

— Котенок! — повторила Джой и радостно захлопала в ладоши.

Я замерла, не в силах поверить в происходящее. Отец тем временем достал из кармана маленькую серебристую камеру и с улыбкой протянул соседу. Тот охотно сделал снимок. Наконец я смогла пошевелиться.

— Джой. — Я протянула руки к дочери.

— Котенок! — хихикала Джой.

— Поздравляю, — сказал отец.

Он осторожно поставил Джой на пол. Когда я смахнула слезы и подняла дочь, отец уже ушел. Я стояла, разъяренная и смущенная, мое сердце колотилось, ноги стали ватными. Зачем он явился после стольких лет? Я села в кресло и закрыла глаза. Неважно. Завтра утром мы уезжаем. Дома разберусь.

На следующий день мы прибыли в Филадельфию, в мое уютное жилье, к Питеру, тоска по которому всю последнюю неделю почти не отпускала. От чемодана отвалились два колесика. Сестра прихрамывала после попытки забраться в складной манеж Джой. («Хотела выяснить, — не без пьяной гордости пояснила она, — помещусь ли в нем».) Посаженный мной садик задушили сорняки; кадки с анютиными глазками и петуниями задыхались от жажды. Книга стерла из жизни целый сезон.

Я стала модной новинкой, кумиром больших женщин. И потому вернулась домой с утешительным призом: пачкой предложений одно безумнее другого. Например, стать новым «лицом» весонаблюдателей.

— Но я же толстая! — напомнила я Ларисе.

— Полагаю, они это исправят, — хмыкнула она.

Хочу ли я рекламировать низкокалорийное печенье, обезжиренное мороженое, одежду для беременных большого размера? (Нет, нет, очень соблазнительно, но тоже нет.)

Банк выдал мне белую кредитную карту — редкую разновидность, у которой нет лимита, зато есть всевозможные привилегии и бонусы. Врач из Иллинойса предложил бесплатную операцию по уменьшению желудка. Пластический хирург из Питтсбурга — дармовую ринопластику. Четвероюродный брат, которого я видела третий раз в жизни, попросил денег в долг, намереваясь открыть бизнес: персональные тренинги плюс безалкогольный бар. (Я отказала, но взамен предоставила возможность укоротить нос или желудок — на выбор.)

Самой странной была идея рекламировать тампоны на территории учебных заведений.

— Мне что, придется разъезжать по колледжам в костюме гигантского тампона? — спросила я у Ларисы по телефону.

Я так и видела, как она сидит в мягком розовом кресле за антикварным кленовым столом и листает бумаги.

— Не думаю, — отозвалась Лариса.

Я не унималась.

— Может, мне все-таки одеться гигантским тампоном?

— Гм…

— Эта компания выпускает тампоны с веревочками или без?

— Нравится шутить насчет месячных? — вздохнула Лариса.

— Мне столько приходится впитывать! — воскликнула я.

Времени ни на что не хватало. Когда я вернулась домой, издатель организовал еще шесть интервью. До того как сочинить книгу, до того как родить ребенка, я много лет вела развлекательную рубрику в «Филадельфия икзэминер». Я решила, что десять лет жарки котлет подготовили меня к путешествию по мясорубке. Увы, я ошибалась. Я впускала в дом бывших коллег: прыщавых и гладких, беспокойных и безмятежных, работающих матерей со звонящими мобильными, медлительных стариков, которых кидало из газеты в газету и из журнала в журнал. Показывала им дом, травила байки о книжном туре, знакомила с Джой. В основном получалось неплохо. Правда, журналисту из «Паблишинг тудей» не понравилось содержимое моего холодильника (слишком много масла и слишком мало свежих фруктов). А чикагский еженедельник опубликовал интервью под мерзким заголовком «Неподъемная девица — королева современного любовного романа». («Неподъемная? — жаловалась я Питеру, размахивая вырезкой — Неподъемная? Пусть зарубят себе на носу, „неподъемными“ бывают мешки с мусором. А я пухленькая».)

Как-то в воскресенье утром я открыла почтовый ящик и увидела, что «Икзэминер» нет.

— Это ты забрал газету? — крикнула я.

Питер отвел глаза и покачал головой.

— Сегодня не принесли, — ответил он.

У меня упало сердце. Газета приходит всегда, значит, Питер встал пораньше и выкинул ее. Я поняла почему. За неделю до этого я беседовала с журналисткой из «Икзэминер», тихоней, нанятой на мое место. Она принесла букет гвоздик из супермаркета.

— Обожаю детишек! — сообщила журналистка перед знакомством с Джой. — Если вам вдруг понадобится няня…