Я, ЖИВОЙ.
"...самое страшное, что могло произойти с тобой, уже случилось
– - ты родился..."
Пролог.
Этой ночью отец Ролан не спал, что случалось с ним в последние годы не так уж и редко: к старости начинаешь всё чаще просыпаться по ночам -- ноющие кости и тяжесть в груди поднимают из постели не хуже плети. В такие ночи отец Ролан спускался из своей кельи вниз, в храм, и бродил, слушая эхо собственных шагов и размышляя о прошлом: когда впереди остаётся всё меньше непройденного пути, волей-неволей начинаешь оглядываться назад.
На его век пришлось несколько малких воин, прошедших под благородными лозунгами и по менее благородным причинам: страны-соседки уже лет сто грызлись за золотые прииски -- есть из-за чего спорить. Есть, что вспоминать.
– Да, нынче всё измельчало, нынче уже не то...
– пробормотал старик, кашлянув в кулак.
– Грызутся без толку... Вот ещё лет двести назад какие были воины!.. Целые страны без следа исчезали... А теперь? Эх...
Он аккуратно поправил замигавший фитилёк лампы, сухой ладонью потёр глаза и побрёл к алтарю, по правую сторону которого, едва приметная, виднелась дверь наверх, в его келью.
Весь храм был погружён в темноту, только кружок света покачивался вокруг старого монаха, бредущего вдоль ряда скамей. Далеко с площади донеслись два звонких удара колокола с башни ратуши.
Старик взялся за ручку двери. "Нужно поспать, - подумал он, - хоть немного, не то завтра совсем не смогу подняться".
Вдруг он почувствовал, как по ногам лизнуло сквозняком, от чего сразу заныли суставы. Сквозняков в большом храме, конечно, хватало, но сейчас холодом совершенно явственно потянуло от подвальной двери. Кряхтя, отец Ролан подошёл поближе. Так и есть: между косяком и дверью зияла щель сантиметра в два -- сразу и не заметишь.
– Старость... Прости Господи...
– прошептал монах.
– Конечно же, я забыл запереть её днём.
Но проверить, всё-таки, было не лишним, и, бормоча себе под нос, отец Ролан начал спускаться по винтовой лестнице вниз, в склеп. С момента основания церкви здесь хоронили всех священников, служивших в ней. Были в их числе и прославившиеся благими делами и подвижнической жизнью, чем отец Ролан, как нынешний настоятель храма, гордился. Один раз в неделю он обходил весь склеп, снимал паутину и стряхивал пыль, и затем запирал дверь на ключ. И ни разу ещё до сих пор не забывал сделать этого. Открытая дверь насторожила его, пусть даже он не захотел признаться в этом самому себе.
Побитые временем ступени так и норовили вывернуться из под ног: кирпичи крошились, цемент не держал камни.
– Воры...
– пробормотал отец Ролан.
– Ничего святого, даже храм Божий обворовать готовы. А!..- Он махнул рукой.
– Все строители такие, иродово племя...
Лестница, которая, казалось, год от года становившаяся всё длиннее и круче, наконец, закончилась. Старик побрёл по коридору, подсвечивая дорогу мигающей лампой. В её переменчивом свете на стенах можно было различить таблички с наполовину стёршимися именами. За ними, замурованные в нишах, лежали гробы.
Мертвецов отец Ролан не боялся никогда. Ещё послушником он не раз слышал от своего духовника: "Не бойся мёртвых, опасайся живых. У мёртвых свои заботы: из Ада их не выпустят, а из Рая они и сами не уйдут. А мороки, бесами насылаемые, являются лишь к тем, кто духом слаб и о призраках, да о всяких фантасмагориях помышляет. Одолеют тебя сомнения -- помолись, и всё пройдёт". Потому теней он не боялся, в отличие от живых, и оттого, заметив слабый свет, пробивавшийся из-за поворота, признаться, струхнул.
"Видать, когда днём приходил, фонарь оставил".
– совсем уж не веря себе, подумал монах. Подкравшись, он осторожно заглянул за угол, и увидел человека. Тот сидел спиной к монаху, и перед ним, в груде каменного крошева, стоял выломанный из стены гроб.
Отец Ролан почувствовал, как на лбу выступила испарина, а язык прилип к пересохшей гортани. Неверной рукой он утёр пот и подвинулся ближе.
Человек медленно поводил руками над гробом, что-то невнятно бормоча. Длинные пальцы в тусклом свете, казалось светились. Тут только отец Ролан заметил, что фонаря у человека нет, а свет исходит отовсюду, будто светится сам воздух. Священник вцепился в стену, боясь пошевелиться, и в то же время страстно желая бежать отсюда подальше.
Крышка гроба вдруг засветилась злым, красным светом, а в ушах у монаха надавило, и перед глазами поплыли круги. Это продолжалось несколько секунд, затем крышка с грохотом отлетела прочь, и всё прекратилось.
Человек ухватился за край плиты и начал рыться внутри гроба. Хрупкие истлевшие кости сухо затрещали, заставив старого монаха вздрогнуть от отвращения и страха, а человек бережно извлек на свет большую плоскую шкатулку. Снова что-то незримое появилось в воздухе. Человек шептал, его пальцы выводили странные знаки над шкатулкой, полыхавшей ярким пурпуром. Стало холодно, капельки влаги на стенах и потолке мгновенно замёрзли, а по камню протянулись инеевые узоры. Отец Ролан отдёрнул руку от стены, едва удержавшись, чтобы не вскрикнуть -- пальцы обожгло холодом.