— А потом они не захотят платить этой дани, укроются за валами, и твой приятель Ардагаст объявит себя великим царём сколотов-пахарей. А потом захочет сделаться царём Великой Скифии и покончить с нашей Аорсией.

— Ты не знаешь его, отец! — горячо возразил царевич. — О таком он не говорил даже за чашей вина. Изменить тебе для него бесчестье, ведь он тогда предаст и меня, своего друга.

— Охотно верю. Но в его руках уже один из трёх даров Колаксая. Эти дары — огненное, золотое сердце Скифии, и ими можно овладеть только по воле богов. И я не знаю, чего возжелает Ардагаст, если боги отдадут ему и остальные два дара. То есть не знаю, для каких дел боги готовят этого полувенеда. В тринадцать лет Богиня Огня вручила ему амулет Атарфарна. Теперь ему двадцать лет, а он уже натворил на востоке и здесь столько, что его считают Михром-Колаксаем, спустившимся на землю. Хоть храм ему строй...

— Тем лучше, если избранник богов будет служить тебе.

— А я не бог и не избранник богов. Я великий царь Аорсии. Я создал её вот этим мечом! — Он поднял меч над головой и обратился лицом к полуденному солнцу: — Слышите, боги! Я не бился с дэвами и мёртвыми царями и не держал в руках небесного золота. Но я хочу, чтобы аорсы были в Скифии первыми, а не последними. Ведь и Великой Скифией правили степные цари. Народ воинов должен повелевать народом пахарей — разве не такова Огненная Правда?

— И всё же, отец, с чем мне ехать на север? — почтительно, но настойчиво спросил Инисмей.

Фарзой вложил меч в ножны и сказал спокойно и деловито:

— Я хочу, чтобы царём росов и моим наместником на севере был Ардагаст. Только не говори этого прямо. Я не кесарь, чтобы назначать царей. Просто дай понять, на чьей я стороне. Кстати, предки Ардагаста были наместниками сарматов царских в этой стране. В крайнем случае пусть зовётся ещё и царём венедов. Но никаких великих царей и никаких городов и городков на севере быть не должно. Пусть венеды живут в сёлах, а защищать их от всех врагов будем мы, сарматы! И чтобы дань со всех венедских племён собиралась исправно.

Фарзой улыбнулся и погладил золотую пряжку на перевязи своего меча. На этой пряжке бог с невероятно хитрым узкоглазым лицом довольно ухмылялся, держа за лапы двух грифов.

— Видишь, сынок? Вот бог охоты. Захочет он, будут звери драться, не захочет, не будут. А ведь это грифоны, звери Солнца, самые могучие, самые храбрые в трёх мирах... Так вот и нужно править царством. И царской семьёй тоже.

— Это ты о моих жёнах? Из них на грифона бывает похожа только Уацират, когда решит, что её, дочь Умабия, царя верхних аорсов, унизили перед гостями. «Унизили» — это если на ней золотых побрякушек висит меньше, чем на Миловиде.

На курносом лице Фарзоя заиграла довольная улыбка.

— На то она и первая жена наследника царства. За Дунаем ты воевал храбро, но не очень удачно, зато добычи взял много. Это все должны видеть. А твоя тихая Миловида тебе редко жалуется, но хорошо умеет плакаться своим венедским родичам, как сарматы притесняют её, мать первородного сына наследника. Ты не знаешь, а я знаю. На то я и царь.

Инисмей хмыкнул и потёр затылок:

— Грифоны, помнится, стерегут золото. А с моими «грифонами» только и думай, идти в набег или гнать скот в Ольвию на продажу.

— Миловида у тебя много не просит. А Уацират намекай, что первая жена тоже кое-что должна. Например, родить наследнику сына, а не только девчонок. Боги, кому же достанется после нас всё это? — вздохнул царь аорсов.

Ковыльная равнина была безмолвна. Молчало золотое солнце — всевидящий глаз голубого неба, Бога богов. Только с одного из курганов, возвышавшихся за городищем, взмыл в небо орёл-могильник и полетел на север. Была то птица или душа сколотского богатыря?

В венедском селе над тихой речкой Соб, далеко к западу от древнего Пастырь-града, в обширной белой мазанке, крытой камышом, за столом сидели двое. Гость, щуплый чернявый грек в коротком хитоне и сарматских шароварах, уже управился с полной миской вареников в сметане и теперь потягивал золотистый хмельной мёд из лощёной глиняной кружки, закусывая пирогом с капустой.

— Твоё угощение бесподобно, почтенный старейшина Добромир, а твой мёд не уступит хиосскому вину. Ваши простые скифские боги, спустись они с неба, были бы довольны твоими яствами. Это говорю я, Хилиарх, сын Хилонида, бывавший за столом у царя Эдессы и первосвященника иудеев.

Хозяин, дородный, с седеющей бородой во всю грудь, обтёр губы после карасей в сметане и с хрустом раскусил сочное красное яблоко.

— Потому тебя и угощаю, что ты пройдоха. Весь свет прошёл, нигде не задержался, никому не попался. Все ходы и выходы знаешь, многим служил, а голову ни за кого класть не будешь. Вот и скажи мне: если Ардагаст, мой племянник, станет царём росов, что скажут... там, на юге?

Наслаждаясь собственной значимостью, грек допил мёд, съел крупную жёлтую грушу и не спеша заговорил:

— В Ольвии, как и во всей Империи, правят, увы, не философы — волхвы по-вашему — и даже не кесарь с его чиновниками, а торгаши. Чтобы они хоть полюбопытствовали, кто там царствует над каким-то варварским племенем, нужно, чтобы этому племени было чем торговать. А у вас тут много чего есть на продажу. У росов и прочих сарматов — кони и другой скот, шерсть, кожа. У венедов — меха, мёд, воск...