Повесть.
1.
Неотрывно он смотрел на Куми. Куми была его одноклассницей. Больше всего ему нравились ее маленькие белые зубки. Она зевала, как котенок.
Куми внимательно слушала учителя. Она сидела, подперев подбородок ладонью, и время от времени делала пометки в тетради. Она была хорошей ученицей; во время контрольных и диктантов она наклоняла голову, словно бы прислушиваясь к собственным знаниям, и сосредоточенно заполняла строчку за строчкой, пока их не набиралось на твердую "А +". Ей легко давалась учеба.
Он не был таким.
Он был...
Внезапно он заметил, что одна из его авторучек лежит неправильно. Не в той позиции. Не на том месте. Он носил с собой три авторучки; и всегда клал их так, чтобы все они лежали перпендикулярно краю парты. Сейчас одна из ручек отклонилась градусов на десять. Он подцепил ее двумя пальцами; и аккуратно переложил так, чтобы вернулась перпендикулярность.
Так... Так...
Вот так.
Все авторучки лежали идеально перпендикулярно краю.
Теперь стало правильно. Он сам не заметил, что невольно задержал дыхание. В таких делах надо быть максималистом. Малейшая неосторожность - и равновесие безнадежно нарушится, испарится гармония. А этого допускать нельзя.
– Там шли боевые действия, поэтому гибли люди. Однако не было какой-то резни или массовых жертв, как утверждают порой, - учитель сел поудобнее, затем продолжил.
– Китайское правительство наняло актеров, они несколько часов изображали из себя жертв. Записывайте. За этим предлагаю подумать, почему тема Нанкина так часто всплывает в последнее время...
Куми подняла руку.
– Да, Таниока-кун?
– учитель благосклонно взглянул на нее.
– Мне надо выйти, сенсей, - сказала она.
Учитель кивнул.
– Хорошо, только не задерживайся.
Куми ушла, и ему стало скучно.
Он изучал Куми в последнее время. Он знал уже, где она живет, знал все ее привычки и пристрастия во вкусах, знал, что она в детстве переболела корью и желтухой. Это было написано в ее медицинской карте. Была у Куми еще одна тайна... Он бесстрастно взглянул на карадаш.
Идеально заточенный карандаш.
Он положил карандаш между авторучками - так, чтобы расстояние между ними и карандашом было равным.
Его звали Ацумори Аяо. Иногда он рассматривал себя в зеркале и признавал, что да, он плох внешне. Грязные, сальные, неровно остриженные волосы. Уши слишком большие. Подбородок у него вялый. Кадык похож на орех, застрявший неудачно в глотке. Тощий, нескладный, уродливый юноша. И больше всего ему не нравились собственные глаза - большие и широко распахнутые, безмятежно глупые, словно бы кукольные, с дрожащей каплей зрачка.
"Аутизм, - сказала ему как-то сестра.
– У тебя легкая олигофрения, это не так уж и заметно. Ты вполне адекватен, А-чан. Ты можешь учиться с другими детьми, ты ничем не хуже их".
"Аутизм, - эхом отозвался Аяо.
– Нэ-сан, "аутизм" и "олигофрения" - это не одно и то же. Это разные вещи. Я читал".
"Ну вот, - обрадовалась сестра, словно бы не услышав его.
– Ты ведь даже читать умеешь. У кого язык повернется назвать тебя дебилом?"
Действительно, в лицо дебилом его никто не называл. В старших классах мало кого волнует, дебил ты или нет. Однако с ним не дружили. Не общались. Даже когда он пытался завести знакомство, когда он настаивал - одноклассники не принимали его дружбу.
Хорошо, что у него есть Мейда.
Он был сошел с ума, будь он один - однако у него есть Мейда. Милая, слабая и бесконечно добрая. Маленькая Мейда. Маленькая - но уже настоящая женщина, его опора, воплощение его домашнего очага.
Аяо посмотрел на карандаш.
Воткнуть бы его кому-нибудь в глаз.
Он не раз видел в тех кровавых сериалах, что показывали по ATX-TV, разные волнующие сцены: огромные белые чудовища, заживо пожирающие людей, теракт на Токийском стадионе (с множеством жертв), распиленная пополам девочка и голова, от удара лопнувшая как арбуз, лезвия из "Паразита".
"Хорошо было бы иметь такие лезвия в пальцах, - меланхолично подумал Аяо.
– Я бы мог вспарывать глотки одним движением большого и указательного".
На ум сразу же пришли сербосеки и сербомолоты времен Ясеноваца. Во время Второй мировой хорватские каратели-усташи убивали пленных сербов особыми ножами - сербосеками. Строение простое: перчатка из вареной кожи с одной-двумя заточенными шпорами. Серб стоит на коленях, голова опущена, из-под век текут слезы. Подходишь к нему, берешь за подбородок - и распарываешь мягкое горло V-образным движением. "Sljedeci!" - кричит помощник, и тебе остается секунд двадцать на то, чтобы стряхнуть кровь с перчатки, пока к тебе волоком подтаскивают нового серба.