Тут же, на площади, быстро построились казаки и красивой, правильной шеренгой, под предводительством Кольца, двинулись из Искера вслед за Карачею.

— Большой тарту [гостинец], кунак [герой], великий принесу я тебе, — еще раз, кланяясь Ермаку, сказал через переводчика Карача, — седую голову Кучума-хана привезу я тебе, князь Сибирский.

И первый вылетел за ворота крепости на своем лихом скакуне.

Ермак весело смотрел вслед отъезжавшему отряду. Не чуяло его сердце, что не видать ему больше ни храбреца-есаула, ни товарищей лихих. Мысли о поимке Кучума радостно кружили его смелую голову.

И еще одна пара сверкающих глаз с злорадным торжеством глядела вслед отъезжавшим.

— Радуйся, Алызга… Коршун на краю гибели… Вскоре и самый орел напитает кровью почву великой родины твоей… — сдержанно шептали изуродованные губы молодой остячки.

День прошел, другой, третий…

Все сильнее нагревало солнце остуженную за долгую зиму почву. Расцвели деревья и заплакала горлинка в лесу. А Кольцо с отрядом не возвращался. Не было ни слуху ни о Караче, ни о Кучуме.

Тревога засосала сердце Ермака. Темное подозрение запало в душу.

— А что ежели?…

Но сам гнал от себя злые, страшные мысли лихой князь-атаман.

Еще день прошел. Не вытерпел Ермак. Велел коней седлать, собрал дружину, кинулся на поиски Кольца с его отрядом. Недолго искали. В глубине тайги нашли зарезанными сорок тел казацких с обезглавленным трупом седоусого есаула.

Предательски и зверски расправился с отрядом лукавый Карача, безжалостно умертвив казаков, всех до единого.

Света не взвидел Ермак. Грозным проклятием огласилась сибирская тайга — проклятием предателям-убийцам. А потом новая, страшная клятва повисла в тишине черного леса, страшнее проклятий самой смерти. Мучительным пыткам поклялся предать Карачу и детей его за гибель первого товарища и казаков-друзей обезумевший от горя Ермак.

С почестями предали земле в степи, близ Искера убитых.

Горько оплакивал верного Кольцо атаман. Он был его правой рукою, его советчиком и помощником с самой ранней молодости их совместной вольной скитальческой жизни.

— Только бы мне поймать Карачу да и Кучумку с ним тоже… — зловеще сверкая глазами и с трудом переводя стесненное дыхание в груди, не раз повторял Ермак.

Страшно было смотреть на князя Сибирского в такие минуты. Судорожно сжимались в кулаки его мощные руки, жаждой безумной, всепоглощающей мести, переживая заранее свое безумное торжество.

Ермак стал неузнаваем. Великодушный прежде, он немилосердно умерщвлял теперь всех попадавшихся ему пленных, то и дело приводимых с набегов казаками в Искер. Еще так недавно посылал он послов из пленных татар к Кучуму с предложением хану сдаться московскому царю.

«Мамет-Кул, которого я отправил царю пленником, благоденствует в Москве, — передавал он с послами, — тебя ждет милость великая от Белого салтана».

На что упрямый старик отвечал:

«Не надо мне ни милостей, ни даров. Не поеду в Москву. Был я свободным и умру свободным. Царь степей и гор и умереть должен степным и горным царем, вольным ханом Сибирским».

Теперь не сделал бы такого предложения Кучуму Ермак. Теперь бы он приволок его пленного на аркане, приказал бы кожу содрать живьем с него и Карачи и выбросить их изорванные тела волкам на съедение.

И Кучум точно чуял это. Нигде не слышно было о слепом хане. Точно сквозь землю провалился Кучум.

Но зато другая весть облетела дружину: предатель Карача шел с несметною ратью назад, к Искеру. И еще новую, печальную весть принесли казаки атаману: в разъезде убили храброго Якова Михайлова, одного из ближайших помощников Ермака. Но после гибели любимого друга Кольца точно притупилась душа атамана, и эта смерть, в другое время заставившая бы страдать и сокрушаться Ермака, теперь скользнула по нем лишь больной царапиной, но не раной.

Между тем Карача приближался к Искеру. Окрестные данники, остяки и татары, примкнули к его орде.

В один из жарких весенних дней эта орда обложила город. Хитрый Карача, инстинктом старого, опытного воина, понял, что не осилить ему в открытом бою казаков, и решил уморить голодом осажденных.

Потянулись мучительные месяцы осады. Наступил жаркий июнь, у осажденных вышли съестные запасы. Новый голод грозил призраком смерти защитникам Искера. Ермак жалел людей и, всячески щадя их, не решался на вылазку. Но голод заставил его, наконец, прибегнуть к этому последнему спасению.