близких. И те, и другие, как ни хитри, отвлекали, а это не давало сосредоточиться, мешало

прочувствовать близость родного дома – теплый асфальт под ногами, выбоины на них,

телефонные будки, скверы, магазины, кинотеатры, это яркое июньское небо, в общем –

все, на чем вырос Назаров с первого своего сознательного шага. Может ли он, мы все

люди, разорвать эту связь своего внутреннего с внешним? Потерять, чтобы потом, жалея о

содеянном, не найти, и страдать до конца своих дней. Мы живем в мире прелестей, и

ценить их нужно с божественной бережливостью.

Его ритуал по Беговой не выносил попутчиков. Вот уже и стадион «Юных пионеров»,

справа пошли серые жилые дома, где в сороковых жили писатели. На доме доска:

«Советский писатель Борис Горбатов»… Потом возник магазин «Молоко», куда

мальчишкой бегал за молоком и кефиром по жесткому правилу родителей. Возраст

постарше оставил в памяти дефицитные грязно-коричневые галоши. Он их покупал для

себя и своих уже постаревших родителей в магазине «Обувь». Помнится, еще сразу после

войны сорок первого это были черные, блестящие на байковой подкладке нарядные

галоши. Держа их в руках, хотелось понюхать заманчивый запах и попробовать на вкус.

Голодное было детство…

Назаров взглянул на часы, оставалось еще немного времени, чтобы успеть на заседание

Ученого Совета, который собирался в малом зале «Лектория». Туда, как договорились,

приедет из Харькова его друг и соавтор Роберт Корнев.

*

За зеленым столом заседаний пять человек: председатель, Назаров, Корнев и два

зарубежных пожилых гостя. Пока собиралась и усаживалась публика в зале, друзья

нескладно расспрашивали друг друга и делились новостями.

– Меня все чаще затрагивает твоя фраза, Роберт, – произнес вполголоса Назаров, –

помнишь, что ты сказал?

– Это в отношении информации и времени половых клеток, в гаметах? – Роберт

внимательно обвел друга взглядом. Стекла его очков, как бы импонируя хозяину, злорадно

блеснули висящей над потолком огромной серебристой люстрой, тонкой стрелкой

кольнули Назарову зрачки.

Роберт, собираясь с мыслями, по-мальчишески заморгал ресницами. Заметней

обозначилась плешь на его голове. Теперь Назарову Роберт представился с лицом

Плейшнера перед своим роковым шагом в Швейцарии…

– Знаешь, Володя… Выкинь из головы весь мой бред. Ты меня знаешь давно… Я боюсь

своих мыслей. Они не раз портили людям жизнь. Пусть плохим людям… не в этом дело.

Но мысли мои. А это плохо. Для меня. Я их боюсь. Так что выкинь из головы. Сейчас не

вовремя. Тем более – перед твоей поездкой…

– Постой, приятель! Что ты несешь? Не моей, а нашей поездкой.

2

– Нет, Володя. Я не еду. Меня не пускают.

Назаров, растерянно оглядел лицо друга, тихо переспросил:

– Как это не пускают?! Кто не пускает?

– Кто… – Роберт отвлеченно глянул в зал, – известные нам органы. Я, видите ли,

работаю в военном ведомстве. Засекречен я, – добавил он зло.

– Так и сказали?

– Так и сказали.

– Вот идиоты! – вырвалось у Назарова. – Завтра у меня с ними рандеву. Посмотрим. От

меня они не отвертятся. Я им устрою позор на всю Россию. Меня можно остановить

только физически.

– То есть? – настороженно спросил Роберт. – Убить?

Назаров рассмеялся:

– Это ты подумал, или просто сказал для смеха?

Роберт не внял шутке, его лицо помрачнело еще больше, и он ответил вполне

осмысленно:

– Нет, Володя. Не подумал. Теперь я с этим обращаюсь поосторожней. Не волнуйся.

Забудь мои придирки о гаметах. В Miami это тебе только повредит, – Роберт откинулся на

спинку стула, снял очки, принялся протирать их лоскутом замши.

Роберт знал вспыльчивую натуру Назарова. Только бы не наломал он дров. Его

напарник вполне способен выдвинуть ультиматум в представительстве КГБ. Упереться

рогом.

– Постараюсь, Корнев, – задумчиво проговорил Назаров. Затем, прикрыв веки, добавил,

– завтра там поговорим… Ой, как поговорим! Либо так, либо никак.

– Ты в своем уме? – вскинулся Роберт. – Черт! Я только об этом подумал, а он тут же!