Отец Мальбрах вроде бы заметил, что я не просто вошел, я проломился, как будто снес каменную стену, и быстро спросил:

— Что с вами, брат паладин?

— Да это я усомнился в своей чистоте, — ответил я скромно и благочестиво, — подумал и заколебался, достоин ли… но потом вспомнил, что да, я паладин и воин Господа, так что да, вот.

— А-а-а, — протянул он, — правильно, в своей чистоте нужно сомневаться всегда, ибо чистыми никогда не бываем настолько, чтобы считаться действительно чистыми.

— Аминь, — ответил я и перекрестился.

— Аминь, — сказал и он, хотя по лицу я видел, что поразглагольствовать ему еще хотелось, еще как хотелось, все старики любят свысока поучать молодежь, что всегда для них зеленая и недоразвитая. — Оставляю вас здесь, брат паладин. Можете помолиться, ибо совсем скоро вас примут иерархи Храма.

— Аббат?

— Вряд ли, — ответил он. — Но приор… вполне возможно.

Я перекрестился, пошлепал губами, дескать, молюсь беззвучно и в ускоренном режиме, Творец поймет, Он вообще-то понимает много чего, так что не надо про церкви и часовни, Всевышний и в пустыне услышит, даже в лесу, если не слишком густом…

Отец Мальбрах с изумлением наблюдал, как я кивнул распятию, повернулся, вышел из часовни. Он поспешил следом.

— Уже?

— Да, — ответил я скромно. — Мне просить Создателя не о чем, Он и так одарил меня выше крыши. Я скромный, знаете ли. Весьма. Все наоборот, я как раз думаю, что для Создателя сделать… если не полезное, ведь неисповедимы Его пути, то хоть приятное? С другой стороны, раз пути неисповедимы, то, видимо, неисповедимы и вкусы… Как полагаете, отец Мальбрах?

Он вздрогнул, перекрестился.

— Вы в такие дебри заезжаете, брат паладин!.. Я бы не советовал.

— Почему?

— Свихнетесь, — предположил он. — Творец выше вас, как вы, к примеру, выше муравья.

— Резонно, — согласился я, — но если учитывать, что Создатель сотворил нас по образу и подобию своему…

— Это в духовном смысле, — сказал он. — А вкусы… это не духовность.

— А что?

— Чревоугодность, — сказал он после раздумья.

— Фи, — сказал я, — как не стыдно, отец Мальбрах! Я имел в виду вкусы насчет музыки, живописи, тонкой эстетики… Или, по-вашему, это дьявол заложил в человека?

Он снова задумался, голос прозвучал совсем осторожно, словно отец Мальбрах вместе с ним идет по очень тонкому льду по реке над глубоким местом:

— Есть и такое мнение… Да-да, брат паладин. Некоторые отцы церкви, как вы должны знать, отрицают музыку, как слишком чувственную, противную духовности. Да и живопись должна быть очень сдержанной, нельзя изображать живое, это кощунство! Только орнамент, наподобие божественно прекрасных снежинок…

Мы приблизились к нише в стене, где за металлическим барьерчиком находятся настоящие механические часы. Еще Герберт из Ориньяка, ставший папой под именем Сильвестр II, изобрел часы, которые «регулировались сообразно движению небесных светил», и если даже я с удивлением поглядывал на эти часы, то понятен восторг тех монахов, что толпятся здесь часами, чтобы посмотреть на эти удивительные ходики с цепью и гирей.

Отец Мальбрах гордо посматривал на меня, в восторге ли гость, нравится играть роль гида. А мне и прикидываться не надо, Храм великолепен, монастырь тоже просто чудо, идеальное сочетание практичности и красоты, даже утонченности в архитектуре, а на цветные витражи в огромных стрельчатых окнах я готов смотреть, с восторгом распахнув рот, часами.

В большинстве монастырей все еще запрещено иметь не только эти вот красочные витражи, но также органы, ковры, цветные и раскрашенные пергаменты, картины. Однако здесь Храм и монастырь являют как бы единое целое, потому все это было сперва в Храме, какой собор без витражей, а потом, как догадываюсь, постепенно перебралось и в монастырь, пусть и не в таком обилии, ибо Храм — это Храм, а монастырь — монастырь.

Мимо прошли грузный священник с бульдожьим лицом и нахмуренными бровями и худенький юркий монах, что вертелся ужом перед толстяком и, часто кланяясь, торопливо объяснял:

— Я доставил всю заказанную золотую бумагу, рыбьи плавники для варки клея, свинцовые белила…

Толстяк прорычал:

— Тонкие?

— Тончайшие! — заверил худой.

— Ну, дальше, — сказал толстяк нетерпеливо.

— Тонкий синопль, — сказал монах быстро, — массикот, финроз, лакмус, тонкий сурик…

Толстяк отмахнулся.

— Вези на склад, а массикот сразу передай брату Карметизу…

Отец Мальбрах проводил их долгим взглядом.

— Келарь Иннокентий, — сказал он, — и один из его помощников. Брат паладин, вам что-то нужно? Вы могли поистрепаться в дороге…

— Не только в дороге, — ответил я бодро. — Жизнь так треплет, так треплет!.. Только одни из трепки выходят потрепанными, а другие в трепках наращивают мышцы.

Он усмехнулся.

— Понимаю, из какой категории вы. Значит, вам пока ничего не нужно…