Шрифт:
— Я переговорю с братьями. Всего доброго, брат паладин. Да, кстати…
Я спросил хмуро:
— Ну?
— Брат паладин, — спросил он, — вы кому-нибудь уже говорили об этом… призраке?
— Пока нет.
— И не говорите, — распорядился он величаво. — До выяснения.
— Какого выяснения? — поинтересовался я.
— Совет вынесет решение, — ответил он милостиво, — как реагировать. А пока просто забудьте о нем. Когда придет время, я сообщу.
Я проводил его оценивающим взглядом. Даже не поблагодарил, гад, за ценную, а может быть, и сверхценную информацию. Само собой разумеется, все должны служить ему, а только через него — Господу. А как же иначе?
А тебе покажу, сказал я мысленно, как бывает иначе. Еще как бывает.
Вернувшись к своему списку, почти сразу наткнулся на одно приметное имя: брат Целлестрин. Вот что значит на некоторое время отстраниться от проблемы — тогда она, обиженная невниманием, сама подскажет решение.
Так бы мог и не заметить, но это тот, который начал творить чудеса святости, так вот его имя я обнаружил в центре трех кружков.
Сердце забилось чаще, кровь бросилась в голову, я ощутил, что, похоже, наконец-то напал на след. Надеюсь, не ложный…
Еще день, имя брата Целлестрина обнаружилось уже во всех пяти кружках. Я подпрыгнул, убрал карту и ринулся разыскивать брата Целлестрина.
Он во дворе, впрягшись в упряжку вместе с быками, хрипя и выкатывая глаза на покрасневшем от напряжения лице, тащит с ними огромную каменную глыбу в сторону ворот.
Его босые ноги с посиневшими от холода ступнями погружаются в рыхлый истоптанный снег, а сам он, худой и восково-бледный, с силой натягивает широкий ремень на груди, помогая животным тащить глыбу.
Я ухватился за постромки, помог быкам и самоотверженному монаху дотащить плиту до места, а когда брат Целлестрин сбросил упряжь и в бессилии опустился на покрытый инеем камень, я настойчиво заставил его подняться, пока не простудил простату, и повел, почти понес, в сторону распахнутых ворот здания.
— Рвение твое, брат, весьма, — сказал я, — но если так истязать себя в черной работе, на белую может не остаться сил.
Он слабо улыбнулся.
— Да, но… нужно напоминать себе о смирении.
— Благая мысль, — согласился я. — Брат Целлестрин, ты приставлен к рыбным садкам, если не ошибаюсь?
Он кивнул.
— Да. Я люблю разводить рыбок.
— Замечательные рыбки, — согласился я. — Вчера одну съел, маленькую такую, фунтов в семь, до сих пор отдышаться не могу. А оранжерея?
— Там достаточно братьев, — ответил он, — которые любят работать в саду.
— Но ты там бываешь?
Он кивнул.
— Я с ними дружу, но дело в том, что у меня с садами все налажено, потому я иногда иду помочь там, где могу.
Я кивнул в сторону двора.
— Как там?
Он улыбнулся с неловкостью.
— Из меня неважный каменщик, но тащить, подать или принести все-таки моего умения хватает.
— Понятно, — сказал я. — В рудниках и шахтах тоже помогаешь?
— В меру своих сил, — ответил он застенчиво.
— Ты очень хороший человек, — сказал я с чувством, — только не изнуряй себя так уж слишком! Храму и монастырю понадобится вся твоя мощь.
— Спасибо, брат паладин, за добрые слова, — сказал он. — Буду молиться за тебя.
Я вернулся к себе изрядно поколебленный в своих предположениях, но все же одна полусумасшедшая мысль не дает покоя.
Темная тень появляется везде, где бывал брат Целлестрин.
Глава 5
Еще три дня я собирал информацию, на этот раз уже сильно сузив поиск. За это время никто не погиб, хотя все мы страшились, что темная тень продолжит нападать все чаще и с большей кровожадностью.
О Терце никаких известий, Кроссбрин тоже исчез, то ли не желает попадаться мне на глаза, то ли ведет сложные переговоры с остальной четверкой, которой доступна некая тайна об этом призраке.
Дважды наведывался брат Жак. Вовсе не по делу, а так просто, он чувствует понятную симпатию к человеку своего роста и сложения, а также, как он понимает, способному легко и без душевных терзаний дать в зубы любому, кто встанет на дороге.
Оба раза я угощал его вином, потом коньяком, что Жак принимал с великим энтузиазмом и жалел, что брат Целлестрин может создавать только простое монастырское, слабое и кислое, однако и того не делает, разве что на общей трапезе в присутствии аббата.