«Милях в полутора», – определил я.

Когда небо стало черным, Дакота Смит в полной темноте двинулся по тропе дальше.

– Отличные шансы загреметь в пропасть и сломать себе шею, приятель, – ворчал он, перемещаясь со скоростью издыхающей черепахи.

Семейство Винстоунов устроило нам торжественную встречу. Едва солнечные лучи на востоке перекроили темноту в сумерки, Дакота Смит обнаружил себя стоящим на ровной каменистой площадке под прицелом трех стволов.

– Добро пожаловать, – приветствовал нас заросший щетиной мрачный молодчик. – Рожа незнакомая, – обернулся он к двум остальным. – Кто такой – неизвестно.

– Я знаю, кто это такой, – помог другой молодчик, выгодно отличающийся от первого косым шрамом, рассекшим бровь от виска к переносице. – Это покойник.

– Само собой, – подтвердил третий, в надвинутой на глаза широкополой шляпе. – Помолишься? – обратился он к Дакоте Смиту. – Мы добрые христиане, а не какие-нибудь язычники, мы подождем. Да ствол-то брось, ни к чему тебе больше ствол.

– Как скажешь, приятель. – Дакота двумя пальцами коснулся кобуры, и я вырвался на свободу.

Дакота Смит метнулся влево в падении. Я не стал медлить, хотя добрых четверть секунды в запасе у меня было. Я выстрелил ближайшему брату в горло, взвел курок, развернулся на тридцать градусов и всадил пулю второму в рассеченную шрамом бровь. Взвел, описал стволом полукруг, третья пуля вбила старшему брату переносицу в череп.

Дакота поднялся на ноги. Тот Винстоун, которому достался первый выстрел, корчился на камнях и еще дышал.

«Сам издохнет, – сказал я. – Не трать пулю».

Дакота не ответил и с минуту молча стоял, покачиваясь с пятки на носок.

«Мучения врага – радость для мужчины», – напомнил я.

Дакота шагнул вперед, зажмурился и выстрелил из меня раненому в сердце.

– Так оно правильнее, приятель, – сказал он. – Пойдем, поглядим, что с девчонкой.

С девчонкой оказалось нехорошо. Пока Дакота Смит отвязывал лошадей, пока их навьючивал, та успела пролить полфунта слез, умоляя ее пристрелить.

– Поднадоело, приятельница, – сказал Дакота, справившись с лошадьми. – Какого черта я должен в тебя стрелять?

Девчонка не ответила, лишь размазала слезы и сопли по лицу.

«Прикончи ее, – посоветовал я. – Сам подумай, как ей теперь жить с таким бесчестьем».

Дакота изумленно помотал головой.

– Ты идиот, приятель? – спросил он и, не дождавшись ответа, добавил: – Не вздумай выкинуть номер. Тоже мне, бесчестье. Девчонка прехорошенькая, а в жизни бывает всякое.

«Ну и женись на ней, – насмешливо сказал я. – Родит тебе месяцев через девять ублюдка».

Дакота долго молчал, потом сказал неторопливо:

– Знаешь что, приятель, ты, конечно, человек неплохой. То есть дух неплохой или кто ты там. Можно даже сказать, порядочный. Но в некоторых вопросах ты чистый олух, приятель. В женщин не стреляют, ты понял? И с бухты-барахты на них не женятся. Теперь заткнись.

Я заткнулся и молчал все время, пока Дакота, браня лошадей, гнал их вниз по тропе. Бедная родственница сидела на последней и продолжала безостановочно хныкать и ныть. Любой воин пристрелил бы ее, не задумываясь, хотя бы потому, что если оставить ей жизнь, в старости такая плакса наверняка станет сварливой ведьмой.

Отделение «Скотоводческого банка» в Додж-сити соседствовало по правую руку с салуном, а по левую с тюрьмой. Тюрьма, как правило, пустовала – суд в штате Канзас был короткий. Салун, в отличие от тюрьмы, обычно ломился от посетителей.

Случилось так, что Бубновый Джим прибыл в Додж-сити на третий день после того, как Дакота Смит получил в «Скотоводческом банке» первую половину из тысячи, положенной за братьев Винстоунов. Бубновый Джим слыл непревзойденным карточным шулером в шести западных штатах. Поговаривали, что в Калифорнии он обыграл в покер самого губернатора, а в Орегоне одного за другим – шерифов трех округов.

– Не садись с ним, – заплетающимся языком посоветовал Мексиканец Диего.

С ним и Малышом Биллибоем Дакота вот уже третий день пропивал первую половину вознаграждения. С учетом дешевизны местного виски работа предстояла непростая и продолжительная.

– Это Бубновый Джим, – поддержал Мексиканца Биллибой. – Лучше с ним не садиться, о парне ходит дурная слава.

– Это Дакота Смит, – шептал между тем на ухо Бубновому Джиму бармен. – Лучше с ним не садиться, о парне ходит дурная слава.

Нечего и говорить о том, что пять минут спустя оба уселись за окруженный завсегдатаями стол в центре зала, и Бубновый Джим принялся тасовать колоду.

«Не пей больше, – велел я. – И следи за его руками».

Случилось так, что Ржавый Тед Конноли и четверо его подручных спрыгнули с коней у крыльца «Скотоводческого банка» как раз в ту минуту, когда Дакоте Смиту пришел дамский фул.

– Ставлю двадцать, – сказал Дакота Смит, ополовинив, вопреки моему наказу, стакан с мутной жидкостью.