Марат будто проглотил язык. Клавдий Антонович тоже молчал. Будто минуту назад было, но высказать не получалось: запрыгали губы.

– Что?

– До сих пор… Выжигает… Родители, дескать, не досмотрели. Под поездом погибли мать и двое детей. Виной любопытство малыша и родительская беспечность… А? Железнодорожный путь, многотонный поезд, семья на рельсах… Нет семьи. И я не мог остаться, уволился, сбежал в Калмыкию. По ночам снились пути. Не жена, не дети – пути… рельсы… рельсы… рельсы… И я понял… Моё место в локомотиве… До сих пор смотрю на них, они на меня…

Марат так и не уразумел, что имел в виду машинист, то ли пути и рельсы, то ли семью, но благоразумно решил не уточнять. У Клавдия Антоновича явно душевный разлад, а с ним работать в упряжке. Чем он взял медицинскую комиссию, оставалось загадкой.

Потекли будни, неповоротливые на околице страны. Сперва машинист принял помощника за отпрыска влиятельного районного чинуши. Хитро щурясь, неторопливо задирал обидным словом. Но в поезде, как и в самолёте, на ходу не сойти.

– Продвинуться на железке можно в двух случаях: лапа мохнатая или голова на месте. Человек бесчестный, – вещал Пересунько, поднимая дрожащий в назидании перст – изначально не пойдёт машинистом, а двинет на блатняк в контору. Туда без связей не суйся – только если имеешь таланты, иначе от ворот поворот. А как машинисту быть, чтобы заметили? Я понимаю, инженер может образованностью взять, а мы, извозчики – как слесаря в депо. Без них никуда. Зато помалкивай, да конопать. Люди думают, на железке кайфово. Романтика, зарплата, льготы. Фигня. Работа машиниста – ад на колёсах.

Со временем Пересунько перестал ворчать. Может быть, надоело. Или присмотрелся к подручному. У Клавдия Антоновича выходило, что Марату с его пламенным ликом следовало податься в космонавты. Друзья степей калмыки и вольные сайгаки Марата не занимали. Апостола до дрожи возбуждала скорость. Ему, доподлинно знающему устройство и принцип движения поезда, казалось невероятным, как мановением руки можно стронуть с места многотонную махину. Но статистика набиралась поучительная: пока помощник присутствовал в рейсе, ничего не ломалось. То есть, совсем ничего. Старинная, ещё довоенная система, словно боясь разочаровать, замыкалась на парне с васильковыми глазами. Стоило ему покинуть локомотив – Пересунько нарочно присматривался – складывалась скучная картина: затасканный «козлик» присланной срочно техпомощи тосковал среди перегона у замершего состава.

В действительности на железке легче слесарям, чем прочим сословиям. Спешить некуда, экстренная ситуация, если случается, то в образе начальника депо, заложника обстоятельств. Но в любом случае неисправности устраняются в спокойной обстановке и непременно в течение нужного времени. Аврал категорически не допустим. Машинисту же и его помощнику на выявление неисправности отводится в лучшем случае десять минут, именно поэтому ремесло локомотивной бригады – вести состав, а не мучиться ремонтом.

В проливень бесновался дождь. Стегал стёкла вспухшими вожжами – дворники не успевали расталкивать воду. Клавдия Антоновича настигало прошлое. Позволив помощнику «порулить», чтобы не заснуть, затянул «душевную железнодорожную»:

Как раз, когда Марат, убаюканный припевом, потёр для трезвости глаза, на связь вышел диспетчер. Потребовал ответить. Сбился и несколько раз подряд, словно забывшись, переспросил: «Как слышите?». Пересунько не пошевелился. Апостол почувствовал неладное. В голову бросилась кровь, громом разразилось сердцебиение. Схватился, толкнул под локоть Клавдия Антоновича, рявкнул на диспетчера в микрофон так, что тот сразу пришёл в себя. Эти отбитые у времени секунды стали переломными.

Опасность опасности рознь. У надвигавшейся беды голодная пасть и острые зубы. Диспетчера как прорвало – изошёл подробностями, будто на рапорте начальнику дороги. Навстречу по колее с их составом мчался неуправляемый тепловоз. Клавдия Антоновича «понесло». Апостол мог поклясться, что разглядел в его глазах погибающих детей и жену. Марат постиг главное: время, его нет! Надо действовать, не раздумывая, не оглядываясь на машиниста.

Столкновение… Неизбежность… Единственный путь – что туда, что оттуда – навстречу! Решение всплыло в голове, смыв лишние мысли и сомнения. Всё сжалось в мгновение. Остановив поезд, Марат с Пересунько бросились расцеплять вагоны. Работали на ощупь, сбивая в кровь пальцы. Небо выстреливало молнии, гром и плотные дождевые струи. Бесконечность! Четырнадцать вагонов, пятьсот пассажиров… Расцепив вагоны, ринулись обратно, к локомотиву. Пересунько, едва различавший в ночи фигуру помощника, мчался за ним. Он ещё не постиг манёвров Апостола, слишком порывистых, скорее молниеносных, но, по воле случая оказавшись ведомым, старался выполнить команды быстро и точно. Ведь не всегда в жизни роли распределяются, как задумано изначально.

Лишь когда Апостол пустил машину навстречу неуправляемому тепловозу, Клавдий Антонович понял, что задумал помощник. Понял и поразился небывалой свободе ума и отваге сердца: Марат жертвовал собой, чтобы спасти пассажиров. Он, как истинный Геркулес, собирался телом преградить путь разогнавшейся махине, не допустить столкновения с пассажирскими вагонами.

Но он недооценил Апостола. Они успели откатиться на пару километров и остановиться, когда показался мчащийся на предельной скорости тепловоз. Апостол, сбросив тормозной башмак, привёл локомотив в движение в обратном направлении, набирая скорость для смягчения удара. За секунды до столкновения Пересунько рванул помощника за рубаху, неимоверным усилием утащив вглубь. Слившиеся биения двух сердец, единые плоть и кровь, настигший неуправляемый болид… Звуков словно не было, или их уволокла вместе со стеклом ударная волна. Рваные клочья металла, лишь затем вой и скрежет, словно вырвавшиеся из преисподней… Само время, оглушённое многотонной мощью, остановилось взглянуть, стоило ли идти дальше…

Машинист и помощник очнулись. Ад? Рай? Ни то, ни это, значит, живы. Звуки, краски, ощущения вернулись в мир, моторошно заявляя о присутствии. Первые мысли оказались не о чудесном спасении – о счастливой отсрочке. Как до сих пор не вспыхнуло, не рвануло! Кинулись выключать батареи, затем – в маневровый тепловоз. Не раздумывая, не замечая боль и кровь. Марат выдернул из бедра осколок стекла, мешавший двигаться и, зажав рану, полез в кабину. Внутри чудом сохранившиеся приборы, предельные параметры и… пусто…