– А они не спрашивают – для чего нужны эти молоты?

– Милая Храм, этим инженерам, отбывающим свои двадцатипятилетние сроки за «вредительство», не у кого, да и незачем спрашивать. У них есть только инструкция по изготовлению молота. Ей они и должны следовать неукоснительно, если хотят получать свою лагерную пайку. Начальник «шарашки» сказал им, что ледяные молоты нужны для укрепления оборонной мощи советского государства. И этого вполне достаточно.

На широкой белой груди Ха виднелись старые шрамы от ледяного молота. Я осторожно коснулась их пальцами.

– Нам пора, Храм, – решительно вздохнул он. – Поедешь со мной.

Мы вылезли из ванны. Адр и Настя обтерли нас, помогли одеться. Ха облачился в свой генеральский мундир, а на меня надели форму лейтенанта госбезопасности. Адр передал мне документы:

– По паспорту ты Варвара Коробова. Ты моя жена, живешь в Ленинграде, мы с тобой приехали сюда в командировку. Ты сотрудница иностранного отдела Ленинградского ГБ.

У ворот дачи ждала черная машина. Мы втроем сели в нее и поехали в Москву. Настя осталась дома.

– Это трудно – жить с пустышкой? – спросила я Ха.

– Да, – серьезно кивнул он. – Но так надо.

– Она все знает?

– Не все. Но она чувствует величие нашего дела.

В Москве мы подъехали к массивному зданию МГБ на Лубянке. Вошли, предъявили документы, поднялись на третий этаж. В коридоре несколько встречных офицеров подобострастно отдали честь Ха. Он вяло ответил. Вскоре мы вошли в его громадный кабинет, где в секретарской комнате нас стоя приветствовали трое секретарей. Ха прошел мимо них, распахнул двойные двери кабинета. Мы проследовали за ним, Адр притворил двери.

Ха бросил кожаную папку на свой большой рабочий стол, подошел ко мне, обнял:

– Здесь нет подслушивающих устройств. Как я счастлив, сестра! Вместе с тобой мы сделаем большие дела. Ты одна из нас знаешь все 23 сердечных слова. Твое сердце умное, сильное и молодое. Мы скажем тебе, что делать.

– Я сделаю все, Ха, – гладила я его атлетические плечи.

Сзади ко мне приблизился Адр, обнял, прижался.

– Я ужасно хочу твое сердце, – с дрожью в голосе прошептал он в мой затылок.

– Оно твое, Адр. – Я протянула назад руку и коснулась его теплой щеки.

– И мое, и мое… – горячо бормотал Ха.

Зазвонил один из четырех черных телефонов.

Недовольно зарычав, Ха разжал объятия, подошел к столу, снял трубку:

– Влодзимирский. Чего? Не, Борь, я занят. Да. Ну? Чего ты не можешь? Борь, ну что ты муму ебешь?! Валится, валится, бля! Стоило мне с отдела уйти, у вас все повалилось! Доложи Серову. Ну? И что? Так и сказал? Ёпт… – Он недовольно вздохнул, почесал тяжелый подбородок, усмехнулся. – Разгильдяи вы! Правильно вас Виктор Семеныч жучит. Ладно, давай сюда. Двадцать минут у тебя есть.

Он бросил трубку на рычажки, посмотрел на меня своими зеленовато-голубыми глазами:

– Это моя работа, Храм. Извини.

Я кивнула с улыбкой.

Дубовая дверь кабинета робко приоткрылась, просунулась плешивая голова:

– Разрешите, Лев Емельянович?

– Валяй! – Ха уселся за стол.

В кабинет вошел маленький худощавый полковник с некрасивым лицом и тонкими черными усиками. За ним два дюжих лейтенанта втащили под руки полного человека в изорванной и окровавленной униформе с сорванными погонами. Лицо его посинело и оплыло от побоев. Он бессильно упал на ковер.

– Здравия желаю, Лев Емельянович. – В полупоклоне плешивый пошел к столу.

– Приветствую, Боря. – Ха лениво протянул ему руку. – Что ж ты субординацию нарушаешь? Вон перед ленинградцами нас позоришь!

– Лев Емельянович! – виновато заулыбался полковник и заметил нас с Адр. – А! Здравствуй, товарищ Коробов!

Они пожали друг другу руки.

– Вот, Боря, бери пример с Коробова. – Ха вытянул папиросу из папиросницы, не зажигая, сунул в рот. – Женился. А ты все с актрисами путаешься.

– Поздравляю. – Полковник протянул мне маленькую руку.

– Варвара Коробова. – Я дала ему пожать свою.

– Видишь, какие гарные дивчины водятся на Литейном, 4? Не то что наши зассыхи позвонковые.

Ха перевел взгляд на избитого толстяка, сцепил замком тяжелые руки:

– Ну и что?

– Да вот уперся, гад, с Шахназаровым. – Полковник со злобой посмотрел на толстяка. – На Алексеева – дал показания, на Фурмана – дал. А с Шахназаровым – не знаю, и все. Забыл, сволочь, как вместе родину японцам продавали.