Первым моим побуждением было поделиться своими планами с сэром Генри. Но, поразмыслив, я решил вести игру самостоятельно и поменьше говорить об этом. Баронет молчалив и погружен в свои мысли. Вой, который мы слышали на болотах, очень на него подействовал. Я решил не усугублять его беспокойства, но оружия не сложу и буду действовать на свой страх и риск.

Сегодня после завтрака у нас разыгралась небольшая сцена. Бэрримор попросил у сэра Генри разрешения поговорить с ним, и они ушли в кабинет. Сидя в бильярдной, я слышал их повышенные голоса и прекрасно догадывался, о чем там идет речь. Вскоре дверь кабинета раскрылась и баронет позвал меня.

– Бэрримор в обиде на нас, – сказал сэр Генри. – С нашей стороны, видите ли, было нечестно преследовать его шурина, тайну которого он выдал нам по собственной воле.

Дворецкий стоял бледный, но держал себя в руках.

– Я, может быть, погорячился, сэр, но в таком случае прощу прощения. Но все же меня очень удивило, когда я услышал ваши шаги на рассвете и узнал, что вы хотели поймать Селдена. Незачем мне наводить людей на его след – ему, несчастному, и без того плохо.

– Если б вы действительно выдали Селдена по собственной воле, это было бы совсем другое дело, – сказал баронет. – Но ведь вы, вернее, ваша жена признались во всем только под нашим нажимом. Вам ничего другого не оставалось.

– Я не думал, что вы воспользуетесь моим признанием, сэр Генри. Никак не думал.

– Селден опасен для общества. Ведь он ни перед чем не остановится, по его физиономии видно! Вспомните, как редко здесь встречается жилье. Взять хотя бы мистера Стэплтона – в случае нападения ему надеяться не на что, разве только на собственные силы. Нет, пока этого человека не посадят под замок, мы не можем чувствовать себя в безопасности!

– Селден никого не тронет, сэр, клянусь вам! Для здешних жителей он теперь не страшен. Поверьте мне, сэр Генри, через несколько дней все будет улажено и он уедет в Южную Америку, Умоляю вас, не сообщайте полиции, что Селден все еще здесь, на болотах. Его уже перестали искать, и он может спокойно дождаться парохода. Если вы донесете на него, нам с женой несдобровать. Прошу вас, сэр, не обращайтесь в полицию!

– Уотсон, что вы на это скажете?

Я пожал плечами:

– Если этот человек уберется из Англии, налогоплательщики вздохнут свободнее.

– А вдруг он натворит каких-нибудь бед до отъезда?

– Нет, сэр! Ведь не безумный же он! Мы дали ему все, что нужно. А новое преступление выдаст его с головой.

– Это верно, – сказал сэр Генри. – Хорошо, Бэрримор…

– Да благословит вас бог, сэр! Как я вам благодарен! Если Селдена поймают, моя жена не перенесет такого горя.

– Выходит, Уотсон, мы с вами укрываем уголовного преступника. Но у меня, кажется, не хватит теперь духу выдать его. Хорошо, покончим на этом. Вы можете идти, Бэрримор.

Пробормотав дрогнувшим голосом несколько слов благодарности, дворецкий пошел к дверям, но на пороге вдруг остановился.

– Вы так хорошо со мной обошлись, сэр, что мне хочется как-то отблагодарить вас, – нерешительно начал он. – Я кое-что знаю, сэр Генри… может быть, напрасно я так долго молчал, но это выяснилось, когда следствие было уже закончено. Я еще ни с кем не говорил об этом… Речь идет о смерти сэра Чарльза.

Мы с баронетом так и подскочили на месте.

– Вам известны обстоятельства его смерти?

– Нет, сэр.

– Тогда что же?

– Я знаю, почему он стоял у калитки в такой поздний час. У него было свидание с женщиной.

– Свидание с женщиной! У сэра Чарльза!

– Да, сэр.

– Кто она такая?

– Имени ее я вам не скажу, сэр. Я знаю только первые буквы: «Л. Л.».

– Откуда вам это известно, Бэрримор?

– Сэр Генри, в то утро ваш дядюшка получил письмо. На его имя обычно приходило очень много писем, ведь он был человек известный и славился своей добротой. К нему каждый обращался со своим горем. Но в то утро пришло только одно письмо, почему я его и запомнил. Почерк на конверте был женский, и на штемпеле стояло: «Кумби-Треси».

– Дальше?

– Я бы не вспомнил больше об этом письме, если б не жена. Несколько недель тому назад она принялась за уборку в кабинете сэра Чарльза – в первый раз после его смерти – и нашла в глубине камина листок бумаги. Большая часть его превратилась в пепел, но один маленький кусочек – самый конец – уцелел, и слова еще можно было разобрать, хотя чернила посерели от огня, а бумага обуглилась. Это была, наверно, только приписка, и мы прочли вот что: «Умоляю вас, как джентльмена, сожгите это письмо и будьте у калитки в десять часов вечера». Внизу стояли две буквы: «Л. Л.».

– Вы сохранили этот обрывок?

– Нет, сэр. Он рассыпался у меня в руках.

– А до этого сэр Чарльз получал письма, написанные тем же почерком?

– Не знаю, сэр, не обращал внимания. Да и это письмо запомнилось мне только потому, что оно было единственное в тот день.

– И вы не знаете, кто такая «Л. Л.»?

– Нет, сэр, понятия не имею. Но я думаю, что, если б нам удалось разыскать эту леди, мы бы узнали кое-какие подробности о смерти сэра Чарльза.

– Я просто не понимаю вас, Бэрримор! Как можно было скрывать до сих пор такие важные сведения?