закутан в дремоту и мгу,

К неведомой мне вечерней стране

за бездной, на том берегу.

Так плыл я и плыл, а колокол бил,

раскачиваясь над волной;

Вот рифов гряда, где вскипает вода,

и вот он, тот берег иной.

В мерцающем свете там море, как сети,

где звездные блещут тела,

Над морем утесы, как кости, белесы,

и лунная пена бела.

Сквозь пальцы протек самоцветный поток —

жемчужен песок и лучист:

Свирель из опала, цветы из коралла,

берилл, изумруд, аметист.

Но там, под скалой, под морскою травой —

пещера темна и страшна,

И будто мороз коснулся волос…

Я – прочь, и померкла луна.

Бежал я от моря в зеленые взгорья,

напился воды из ручья,

И, вверх по теченью, ступень за ступенью,

в край вечного вечера я

Взошел – на ступень, где свет – это тень,

где падшие звезды – цветы,

Где в синем зерцале, как луны, мерцали

кувшинки, круглы и желты.

Там ива тиха и сонлива ольха,

не бьется река в берега,

Там на берег ирис мечи свои вынес,

и с копьями встала куга.

А небо все в звездах, и полнится воздух

музыкой у тихой реки,

Где зайцы и белки играют в горелки,

глазеют из нор барсуки,

И, как фонари, горят цветом зари

глаза мотыльков в полутьме, —

Там свирель и рожок, и танцующих ног

легкий шорох на ближнем холме.

Они, кажется, тут, но меня-то не ждут —

ни танцующих нет, ни огня:

Свирель и рожок от меня со всех ног,

и шуршание ног – от меня.

Трав речных-луговых я нарвал и из них

драгоценную мантию сплел,

С жезлом-веткой в руке и в цветочном венке

на высокий курган я взошел

И, как ранний петух, прокричал во весь дух

горделивый и резкий указ:

«Да признает земля своего короля!

Все ко мне на поклон сей же час!

Где же вы, наконец? Вот мой жезл и венец,

меч мой – ирис, тростина – копье!

Почему же вас нет? Что молчите в ответ?

Все ко мне! – вот веленье мое!»

И тут же на зов, словно черный покров,

тьма пала, и я, будто крот,

Пластаясь внизу, на ощупь ползу

то ли по кругу, то ли вперед;

Вокруг – мертвый лес, где опала с древес,

шуршит под руками листва:

Я сижу на земле, мысли бродят во мгле,

и кричит надо мною сова.

Год единый и день я сидел там, как пень,

и в трухе копошились жуки,

Ткали сеть пауки, из-под пальцев руки

грибы выросли, дождевики.

Ночь – как тысяча лет, но увидел я свет

и увидел я, что поседел:

«Пусть я прах и тлен, пусть я слаб и согбен,

но покину этот предел

И найду как-нибудь к морю путь!»

Брел я, брел. А летучая мышь

всю дорогу парила, перепончатокрыла,

Надо мной. Я кричал ей «кыш-кыш»

и шиповником бил. Весь изранен я был.

На плечах моих старости груз.

О вот дождь – и какой! Пахнет солью морской

и соленый на вкус.

Там чайки летали, кричали, стенали,

и кто-то в пещерах сопел,

Тюлень глухо тявкал, прилив в камнях чавкал,

а кит своим дыхалом пел.

Чем дальше, тем хуже, край суши все уже,

к тому же настала зима:

Лед на воде, лед в бороде, —

кромешное место и тьма!

И вдруг в полынье, вижу, лодка ко мне,

та же самая лодка плывет;

Упал я на дно, мне уже все равно —

куда хочет, туда пусть несет.

Вот остров тот, старый, где птичьи базары,

корабль весь в огнях, волнолом,

Вот берег родной, безмолвен и тьмой

укрыт, как вороньим крылом.

Был ветер и дождь. Дома била дрожь.

Присел я на чей-то порог

и в безлюдную ночь выбросил прочь

Сокровища дальних дорог:

Прочь с ладони песок, прочь морской завиток —