Вместо того чтобы открыть для себя прелести шестого класса, Петушок, Кролик и Трубкозуб открыли для себя марихуану. Они здорово наловчились в тупизне, и второй год прошел куда легче. Они так и не запомнили имя нового учителя. Вернулись к родителям. Они упорно шли к цели.

Еще через год ребята открыли для себя болеутоляющие. Двенадцатилетними дылдами возвышались они среди одноклассников. Никто не считал их героями; никто не питал к ним даже капельки уважения, а когда на словарном диктанте Петушок написал «ровестник», Гну захихикал. На перемене Петушок, Кролик и Трубкозуб нашли на площадке Гну и по очереди избили его до крови и слез. Само собой, Гну никому не рассказал бы о драке, а если бы и рассказал… что с того? Трое друзей уже не боялись отстранения, и дабы укрепиться в достигнутой тупости, нашли укромный уголок и выкурили косяк. Попыхивая травкой, они смеялись и делились мечтами: кто что купит, когда станет богатым. Петушок растянулся на травке, и что-то кольнуло его в спину. Небольшая пластмассовая фигурка с короной на голове, вроде знакомая… Петушок так и не вспомнил, для чего она. Показал фигурку друзьям, но те лишь покачали головами. Кролик облизнул ее, попробовал на зуб и сделал вывод: сделана фигурка из черной пластмассы. Трубкозуб предложил поджечь ее и даже достал кухонную спичку. Корона занялась тлеющим синеватым пламенем; запахло палеными фекалиями и волосами. От странной фигурки потянулась струйка едкого дыма, которую друзья тут же поспешили вдохнуть.

Хэнк переносит вес на заднюю ногу. Низко приседает, откидывается назад. Выдох, и загруженная нога выпрямляется – резко, будто выстреливает. Разворот в пояснице, и одно плечо выбрасывается вперед. Следом идет локоть. Локоть выкидывает кисть. Описав дугу, рука хлещет по воздуху, точно кнут. Работает каждый мускул; и в тот момент, когда Хэнк готов упасть лицом вниз, пальцы выпускают теннисный мяч. Ярко-желтый, он летит как пушечное ядро, исчезает в небе; взмывает по дуге к самому солнцу.

Хэнк подает как настоящий мужик. Лабрадор-ретривер Дженни кидается вперед черной молнией, мелькает меж надгробных камней, спешит назад и, виляя хвостом, бросает мячик мне под ноги.

Я же кидаю мяч только пальцами. Ну, может, еще и запястье включаю. Запястья у меня хилые. Никто не учил меня кидать мяч; он ударяется в первый ряд могильных камней, рикошетит от мавзолея, катится по траве и исчезает за эпитафией. Хэнк смотрит себе под ноги и, покачав головой, с кривой ухмылкой говорит:

– Отличный бросок.

Отхаркивает мокроту и сплевывает мне под босые ноги.

Собака Дженни – наполовину черный лабрадор, наполовину тупая шавка – смотрит на Дженни. Дженни смотрит на Хэнка, а Хэнк – на меня.

– Чего ждешь, пацан? – спрашивает он. – Пойди да принеси.

Хэнк кивает в сторону могильных камней. Он обращается ко мне так же, как Дженни – к своей шавке.

Дженни накручивает на пальцы прядку и смотрит на пустую парковку – там только машина Хэнка.

– Честное слово, мы подождем, – обещает Дженни. Солнце просвечивает ее юбку насквозь – под ней только трусики.

В переднем ряду даты на могильных камнях ограничиваются 1880-ми, значит, мячик приземлился где-то в районе 1930-х. Хэнк сумел добросить его аж до сраных пилигримов с борта сраной «Мэйфлауэр».

Делаю первый шаг и тут же чувствую под ногой что-то теплое, вязкое. Наступил в плевок Хэнка. Вытираю стопу о траву. Начинаю подниматься на холмик с могилами, где из земли торчат букетики искусственных роз, и слышу за спиной смех Дженни. Подергиваются на ветру миниатюрные звездно-полосатые флаги. Черный лабрадор забегает вперед, обнюхивает бурые пятачки жухлой травы и метит землю. За рядом могил 1870-х мячика нет, нет его и за рядом 1860-х. Кругом даты, имена мертвых. Кругом возлюбленные мужья, желанные жены, обожаемые отцы и матери. Имена протянулись насколько хватает глаз; армия покойников лежит у меня под ногами, и собака Дженни мочится прямо на них.

Еще шаг, и земля взрывается: из-под стриженой травы мне на рубашку и джинсы бьет фонтан. Прямо мина-ловушка с начинкой из ледяного холода… Это заработала форсунка оросителя; я мокрый с головы до пят. За спиной слышу смех: Хэнк и Дженни хохочут так сильно, что падают друг на друга. Одежда липнет к телу Дженни, видны очертания титек и кустика между ног. Дженни и Хэнк падают на траву, не размыкая объятий. Стоит их губам встретиться, как смех обрывается.

Мертвые поссали на нас. Я ощутил холодное прикосновение смерти.

Тупой лабрадор Дженни пытается схватить зубами струю воды, запоздало набрасывается на распылитель, но тот успевает нырнуть в землю. С футболки у меня капает. Струи стекают с мокрой мочалки волос. Джинсы жесткие и тяжелые, как бетон.

Мячик лежит в двух могилах от меня, у подножья надгробия – чистого, даже не покрытого пылью и мхом. На новенькой гранитной плите высечены слова: «Возлюбленный муж. Кэмерон Хэмиш» и еще даты жизни и смерти. Указав на мяч, приказываю собаке: «Апорт!» Лабрадор кидается к мячику, обнюхивает его, рычит и возвращается с пустыми зубами. Подхожу к могиле сам и, подобрав мяч, говорю:

– Прости за беспокойство, Кэмерон. Можешь дальше кормить червей.

Тупая собака.

Оборачиваюсь и уже хочу бросить мяч Дженни, но на склоне пусто. Ни Дженни, ни Хэнка, ни машины. Осталась лишь черная лужа масла да цепочка влажных следов.

Размахнувшись, со всей силы бросаю мяч туда, где сплюнул Хэнк. Говорю собаке:

– Апорт!

Она лишь молча смотрит на меня. Спускаюсь с холма, попутно оттирая испачканную в слизи ногу, и вдруг снова наступаю на теплое. В лужу собачьей ссанины. Земля под ногами грубая, мертвая. Поднимаю взгляд, а мячик – рядом, будто закатился на холмик. На кладбище никого, ничего, кроме тысяч надгробий с именами покойных.