Шрифт:
– Хорошо ещё, море не слизнуло тебя целиком! – воскликнул он вслух и снова захохотал.
Это было счастье.
Он возвращался в гостиницу, преисполненный восторга. Несколько раз оглядывался на море: ужо я тебе! – смешно грозил он, – ужо я тебе!
Море не обращало на него никакого внимания.
Свитер, который он повязал на пояс, был тяжёл, как доспехи.
Куртку он надел на голое тело.
Тело было солёным.
Солнце вставало всё выше.
Он так торопился, что потерял свою гостиницу, прошёл куда-то дальше и некоторое время озадаченно озирался.
Показалось, что все отели на одно лицо: крыши, заборы, калитки – нет разницы.
Успокоил сердцебиение, сделал сорок шагов назад, и нашёл.
Надо было успеть всё сделать, пока не высохло море на коже, не выветрился запах солёной воды.
Ботинки вместе с носками он снял в коридоре и оставил там. Подумав, там же, прямо на пол, бросил куртку, свитер и майку.
В одних джинсах, беззвучно вошёл в номер.
Она проснулась через несколько минут – розовая и полная ожидания, как только что сорванное яблоко.
Её маленькие, красиво и точно прорисованные губы обрели цвет, и виднелись маленькие зубки, всегда очень белые, и маленький язык во рту – тот самый язык, который… впрочем, ладно, что тут говорить, он давно уже выучил без запинки и ноздри, маленькие, как у куклы, и мочки ушей, прохладные и тоже до смешного маленькие, и линию лба, и родинку на виске, и сам висок, и шею, и улыбку, которую он подстерегал каждое утро, как охотник…
Она проснулась и улыбнулась, глядя на него. Вот улыбка – лови, охотник.
Он как раз завершал свои дела.
– Посмотри, я всё нормально уложил? – спросил он, и поставил её сумку возле кровати.
В сумке, вразброс, смятые и спутанные, лежали её вещи, она успела оттуда вытащить только халат, он запихал его обратно, и сгрёб всё то, что она непонятно когда успела разложить в ванной – эти её щетки, тюбики, флаконы и помады… заодно бросил пять или шесть брикетиков с мылом, которые уже лежали в номере, – а вдруг пригодятся: измажется где-то, нужно будет вымыть руки, а он уже позаботился.
– Одевайся скорей, – торопил он шёпотом.
Пальма за окном раскачивалась на ветру.
– Скоро паром, тебе нужно успеть, чтоб уехать, – повторял он, а она всё улыбалась, предчувствуя игру, только что это за игра, никак не понимала – и даже, будь что будет, чуть высвободила ногу из-под одеяла – эта нога точно должна была поучаствовать в игре; тёплая, нагретая, сочная, голая, в нежнейшем пушке нога.
Он заторопился, чтобы не обратить внимание на эту ногу и не отвлечься, и поэтому склонился к её лицу, по пути увернувшись от раскрывшихся навстречу губ, и прошептал на ухо:
– Я больше не люблю тебя.
Рыбаки и космонавты
Так забавно: новорождённого ребёнка приводят за поводок.
Висит на пуповине, как космонавт: Земля, Земля, я на связи, отвяжите – выхожу в открытое пространство.
Отпусти пескаря в пруд, рыбак. Что ты к нему прицепился.
Поверить не могу, что со мной всё это когда-то произошло.
Если есть поводок – значит, меня где-то нашли, подцепили, потянули за собой.
А где?
Когда я открывал рот, делая первый вздох, какое слово мне хотелось выговорить?
Может быть, назвать место предыдущего обитания?
…механическая коробка передач, «Жигули» шестой модели, жара июньская – всё это мало располагало к философии, но я философствовал – на мелкотемье: как умел.
У меня родился первый ребёнок, сын.
Что ж, здравствуй, отец, – я посмотрел на себя в зеркало заднего вида.
Небритое, невыспавшееся лицо безработного шалопая.
Неужели мой пацан выбрал именно меня, перебираясь из своей обители сюда на ПМЖ.
Пацан, ты ничего не попутал?
Обгоняя и подрезая на своей железяке машины вдвое, а то и втрое больше моей, – впрочем, фарт длился только до следующего светофора, дальше меня с лёгкостью уделывали, – я примерял к себе это слово, «отец», – то как медаль на лацкан, то как печать на лоб, то как колодку на ногу.
Признаюсь, места этому слову не было вовсе.
На ноге моей была сандалия, на лбу – дурацкая панамка, лацкан отсутствовал вместе с пиджаком.
«Надо цветы купить», – вспомнил я.