По эту сторону стены взрослые женщины и молодежь мужского и женского пола образовали живой коридор – он шел между колесницами до самой долины. Марсианские детки ринулись в проход, точно дикие олени; им позволяли промчаться до конца коридора, где их ловили по одному: кто-то из замыкающих хватал первого малыша, который добегал до него, стоящий напротив – следующего. Так продолжалось, пока все детеныши не выскочили из ограждения и не были пойманы. Взрослая марсианка, подхватившая какого-нибудь кроху, выходила с ним из строя и возвращалась к своей колеснице. А малышей, попавших в руки девушек и юношей, затем передавали кому-то из женщин.

Я наблюдал за церемонией, если такой процесс может быть удостоен столь пышного названия, и когда все закончилось, пошел искать Солу: и обнаружил, что она сидит в нашей повозке, крепко держа уродливое маленькое существо.

Суть воспитания юных зеленых марсиан состоит исключительно в том, чтобы научить их говорить, а потом пользоваться военным оружием: с ним они знакомятся в самый первый год своей жизни. Вылупившись из яиц, в которых они лежали пять лет (таков период инкубации), малыши выходят в мир полностью созревшими, если не считать их роста. Они не знают своих матерей, а те в свою очередь затруднились бы точно назвать их отцов – новорожденные становятся детьми всего сообщества, и воспитание маленьких марсиан возлагается на женщин, которым доведется поймать их на выходе из инкубатора.

Приемные матери могут даже не оставлять яйцо в инкубаторе, как это и было в случае Солы, – она еще не начала откладывать яйца, хотя меньше года назад стала матерью чужого отпрыска. Но такое вовсе не берется в расчет у зеленых марсиан, потому что родительская и сыновняя любовь неведома им так же, как она обычна для нас. Я уверен, что ужасная система, существующая на Марсе многие века, и есть прямая причина полной утраты нежных чувств и высших гуманитарных инстинктов у этих несчастных существ. С самого рождения они не знают отцовской или материнской любви, они даже не понимают значения слова «дом»; им внушают, что лишь физическая сила и свирепость дают право на существование, а пока маленький марсианин не заслужил этого права, он живет из милости. Если же малыши оказываются калеками или неполноценными, их сразу убивают. Им не дано видеть ни единой слезинки, пролитой кем-либо при виде трудностей, которые им приходится преодолевать в самом раннем детстве.

Я не хочу сказать, что взрослые марсиане неоправданно или намеренно жестоки к юному поколению. Всему виной суровая, безжалостная борьба за существование на умирающей планете, где естественные ресурсы истощены до крайней степени, поэтому поддержание каждой жизни означает дополнительную нагрузку на сообщество.

С помощью тщательного отбора марсиане оставляют лишь самых сильных представителей каждого вида, а благодаря почти сверхъестественной силе предвидения они регулируют количество рождений так, чтобы просто возместить потери от смертей.

Каждая взрослая марсианка откладывает примерно тринадцать яиц в год, и те из них, которые проходят проверку по размеру и весу и особое испытание на гравитацию, должны быть спрятаны в тайниках подземных хранилищ, где температура слишком низка для того, чтобы начался процесс развития зародышей. Через год эти яйца тщательно исследуются советом из двенадцати вождей, и все, кроме одной сотни лучших, уничтожаются. Через пять лет из тысяч снесенных яиц выбирают пятьсот совершенных. Их укладывают в почти непроницаемые для воздуха инкубаторы, чтобы созревали в солнечных лучах в последующие пять лет. Выход молоди, который я наблюдал в тот день, – типичное событие на Марсе; почти все детеныши, за исключением примерно одного процента, вылупляются за два дня. Если из оставшихся кто-то и появится на свет, то судьба таких маленьких марсиан остается неизвестной. Они никому не нужны, потому что их потомство может обрести склонность к затянувшейся инкубации, а это нарушает всю систему, установившуюся за века и позволяющую взрослым марсианам высчитывать правильное время для возвращения к инкубатору с точностью почти до часа.

Инкубаторы строятся в удаленных местах, где их едва ли могут обнаружить другие племена. Ведь если случится такая беда, то в данной общине детей не будет в ближайшие пять лет. Позднее я стал свидетелем того, что делают с чужим инкубатором.

Та община, в которую меня забросила судьба, составляла часть племени и была численностью примерно в тридцать тысяч душ. Эти марсиане кочевали между сороковым и восьмидесятым градусом южной широты по гигантской безводной, или почти безводной, территории, граничившей на востоке и западе с двумя большими плодородными областями. Штаб-квартира общины располагалась в юго-западной оконечности этого района, поблизости от пересечения двух так называемых марсианских каналов.

Поскольку инкубатор находился далеко на севере, в месте, предположительно, необитаемом и редко посещаемом, нам предстояло длительное путешествие, о чем я, конечно же, и не подозревал.

Когда мы вернулись в мертвый город, я несколько дней провел в относительном безделье. На следующий день после нашего возвращения все воины куда-то ускакали ранним утром и приехали обратно только перед наступлением ночи. Как я узнал потом, они ездили в подземное хранилище, чтобы перевезти яйца в инкубатор, который будет запечатан на протяжении пяти лет и, скорее всего, останется без присмотра и наблюдения все это время.

Подземные тайники, где яйца лежали до тех пор, пока не станут готовы к помещению в инкубатор, были расположены во многих милях к югу от него, и туда ежегодно наведывался совет из двенадцати вождей. Почему марсиане не устроили хранилища и инкубаторы ближе к дому, навсегда осталось для меня загадкой, как и многое на Марсе, – неразрешенной и нерешаемой с точки зрения земных рассуждений и обычаев.

Обязанности Солы теперь удвоились, поскольку ей приходилось заботиться не только обо мне, но и о юном марсианине, мы же требовали внимания примерно поровну, а так как оба были одинаково необразованны на марсианский лад, Сола принялась обучать нас вместе.