С женою своей прекрасной Торальдой и с приехавшим из Свей другом Оккэ сидит он подле камина в великолепной зале Норманнской архитектуры. Свод залы разделяется на четыре купола; и кажется, что они, желая найти себе опору внутри здания, столкнулись, срослись и повисли над срединою залы, поддерживая общими силами медный кандалабр над круглым дубовым столом, стоящим посредине. Наружная стена из узорчатых окон; боковые стены до половины покрыты резным черным дубом; на возвышении одной ступени сделаны ряды бесед, покрытых рытым трипом; в средине правой стены огромный камин; труба с широким навесом, украшенным Туреллами, выдалась вперед; огонь в камине потухает только на три летних месяца.

– Пей, Оккэ! – произнес Зигмунд, взяв со стола серебряный бокал, который наполнила пенистым вином Торальда. А бокал, налитый рукой прекрасной женщины, был большою честью гостю: вино более пенилось, становилось пьянее. А Торальда, эта простодушная любовь Норманца, прекрасна была, в повязке, похожей на шлем рыцаря, лежащей на русых косах, с блистающим венком вместо орла, львиной головы или перьев; стройна была подшитым золотом корсетом, перепоясанным широкой золотой тесьмою, из-под которой, как водопад, струились складки голубого бархата; две поручни оковывали каждый рукав, пушистый и белый, как пенистая волна.

– Пей, Оккэ, – повторил Зигмунд. – Пей! черной думой не потушишь горя! Слезами только можно унять слезы! а виноград есть слезы Фреи. Каждый год плачет она о погибели Одина. – Пей, Оккэ!

– Да! – отвечал Оккэ, вздыхая. – Сладки, утешительны слезы, которые льет рука, а не очи дружбы и любви; а слезы Мальфриды, горькие слезы! их пьет злодей отец ее!.. Но этот бокал посвящаю я мщению!..

Оккэ ударил бокалом о стол, вино вспенилось, зашипело, искры запрыгали.

– Найду я в сердце друзей участие или нет?.. обнажат они мечи свои за меня или нет… все равно! Оккэ не перенесет обиды, как раб!.. Зигмунд! руку!

– Вот тебе рука моя! – отвечал Зигмунд.

– Чокнемся!.. О, ты дивный человек! ты без опыта понимаешь муку безнадежной страсти! Я изгнанник из моей родины, лишен моих ленных владений: на то была воля Эрика, отца Мальфриды; но изгонит ли он меня из сердца дочери своей? Торальда, ты должна сказать мне про то, ты женщина – ты знаешь женщин!

– Я не знаю Мальфриды, но если она тебя любит… – отвечала Торальда, облокотись на плечо Зигмунда и преклонив свою голову к его голове.

– Доканчивай!.. но я опишу тебе Мальфриду! – вскричал Оккэ. – Она дочь Конунга…

– Дочь Конунга! – прервала Торальда с удивлением. – Ах, это великая особа!

– Да! дочь Конунга! – продолжал Оккэ. – Она сказала вассалу отца своего: «Я буду Блотадой, Оккэ, или женой твоей! отец может избрать первое, я избираю второе!» О, эти слова как руны неизгладимы и сбудутся, как предвещания Скульды!.. Но покуда я жив, Мальфрида не облечется в белую одежду, не наденет на себя непроницаемого покрова!..

– Это ужасная участь! Как должна теперь страдать Мальфрида! – произнесла сквозь слезы Торальда. – Я не знала подобного несчастья, и ты, Зигмунд, не страдал от любви ко мне. Помнишь, когда ты и брат твой жили у отца моего? Отец мой Ульф так любил тебя и матушка Рагнхильда также любила; она никогда и не думала бы отказать такому храброму мужу, как ты. Помнишь, когда ты в горах убил медведя, батюшка Ульф сказал так: «Это есть одно героическое деяние!» и прибавил еще: «Зигмунд много великих дел произведет!» И он правду сказал. Когда ты вырос и приобрел силу и мужество, то сказал отцу моему: «Теперь уже, любезный Ульф, опекун мой, время мне и брату и других людей знать, править конем и ратовать; пойдем мы к Олофу Тригвазону, который вызывает к себе на службу многих рыцарей». Ульф сказал на то: «Так должно случиться, как вы сами желаете!» И тогда одел он тебя в воинскую одежду; о, как мы тогда плакали! Потом пошел отец мой провожать вас до Доврефьельда, откуда виден уже и Оркедаль; тут сел он отдохнуть, и вы сели; и рассказал он вам, как вы ему достались от Бонда Торальда, который вывез вас младенцами из Упландии; а ты ему сказал: «Чудное дело это, любезный опекун; а я тебе хочу сказать, что я не добром заплатил за твою опеку, потому что твоя дочь сказала мне, что она непраздна и что этому виноват один только я…» – «Знаю, – возразил тогда отец мой, – я замечал вашу любовь, да не хотел запрещать ее…» Ты тогда сказал: «Потому-то, любезный опекун, я и хочу просить тебя, чтоб ты Торальду ни за кого другого не выдавал замуж, кроме меня; ибо я хочу иметь ее женою, и другую не желаю иметь…» Батюшка Ульф согласился; а ты обещал возвратиться; и чрез три года исполнил свое обещание, и возвратился знатным уже и богатым мужем, получив от Норвежского Короля в лено Фэрей и много золота и одежды. Тогда и мне привез различные дары и красного бархату на платье…

Еще не успела кончить простодушная Торальда рассказа, вдруг раздался на вестовой башне звук рога.

– Друзья или неприятели плывут к острову?.. Тем и другим готовь прием! – сказал Зигмунд, стукнув кружкой по столу.

Вскоре вошел усатый воин.

– Купец Рафн приехал! – сказал он, остановись подле дверей.

– Рады! – отвечал Зигмунд. – Зови его в гости ко мне!

Воин вышел.

– Это мой вестовщик; привозит со всех сторон товары и новости, – сказал Зигмунд.

Вошел человек в круглой, серой, с огромными полями, шляпе; узкая, черная одежда, с малиновыми буфами на рукавах, под поясом и на коленях, обрисовывала живой стан его; на широком ремне с бляхами, опоясывавшем его, висела короткая спада; по плечам расстилался белый воротник; на ногах были башмаки. Окинув всех быстрыми очами, он снял шляпу и произнес к Зигмунду:

– Да разольется благополучие на твоем доме и на потомстве твоем, высокородный Зигмунд! И тебя, Торальда, прекраснейшая из всех, тем же приветствую!

– Какие новости, Рафн? возьми этот бокал, пей и рассказывай.

– Время идет не к лучшему, товары вздорожали, торг упал; но много ценных мехов привез я тебе, высокородный Зигмунд, из Рейсландии.

– Что там делается?

– Доброго мало! Союзник ваш Вальдимир в плену у Свейского Конунга.

– Как? – вскричали в один голос Зигмунд и Оккэ.