Леха считал себя человеком продвинутым, но никогда не понимал подобных допотопных танцев. Все эти пионерские расстояния между партнерами, скованность и нарочитая строгость несколько напрягали. Ему недоставало буйства, экстрима, страсти и безумия хард-рока. Захотелось окунуться с головой в омут разгула, забыться, провалиться черт знает куда, лишь бы ничего не видеть вокруг и не вспоминать о злоключениях последних дней. Не относил он себя и к утонченным эстетам, а потому изощренность, нарочитая роскошь и излишества, свойственные восемнадцатому веку, его откровенно раздражали. Если пить, так чтоб напиться. Если закусывать, так непременно колбасой и чтоб жареной картошки полная сковородка. А у этих напомаженных умников на столах не только жареной картошки не видать, но даже и колбасы нет! Он вырос в рабочей семье, где артистические тонкости, правила, манеры и этикет не возводились в культ. Мать лезла вон из кожи, лишь бы прилично одеть да обуть сына и большую часть времени проводила на заводе и кухне. Она хотела жить как все или, по крайней мере, не хуже других. Отец после смены, если не напивался, сидел в кресле перед телевизором с газетой в руках, а выходные коротал с приятелями в ближайшей пивной или за игрой в домино. Леха, не обремененный родительской опекой, рано связался с уличной шпаной. Он тоже не хотел в чем-либо уступать сверстникам. Сбегал с уроков, курил в школьном туалете, лапал девчонок на дискотеках, дрался с мальчишками из соседней школы, распивал дешевое вино в подворотнях, бренчал на гитаре песни Виктора Цоя. После школы поступил в техникум, а потом загремел в армию. Он стал таким как все. Жизнь пошла своим чередом по замкнутому кругу, пока не встретился ему Антонович, краевед и следопыт. Вот тогда-то Леха и заболел Лесом, а сердце потребовало перемен. Но, по всему видать, соврал Казимир Карлович. Как пить соврал. Никто в него не вселялся. Но если и вселился, то почему молчит демоническое начало, а из всех щелей прет зловонная люмпенская сущность? Леха даже почувствовал себя бездомным Шариком, оказавшимся на операционном столе под скальпелем профессора Преображенского. А оттого стало вдвойне обидно и жалко самого себя. «Где ты, Аакхабит? Забери меня с собой, — мысленно обращался Леха к великому герцогу. — Готов служить тебе до конца дней, да только не хочу назад в девятиэтажку, где полно крыс и тараканов. Кем я стал к тридцати годам? Да никем! Просто Лехой. А в твоей свите, быть может, и стану человеком».

И тут с черным следопытом без всякой видимой причины случился нервный припадок. Как ужаленный он вскочил с железного трона Питханы, взобрался на стол и принялся футболить тарелки и кубки, расчищая себе путь. Музыка смолкла, танцоры замерли. Гости устремили взгляды на виновника торжества.

— Довольно! — горячо выкрикнул он. — Достал ваш балаган! Сбросьте маски, покажите лица!

После секундного замешательства все вокруг преобразилось по воле темного колдовства. Золотые росписи на стенах, пышнотелые красавицы и румянощекие амуры исчезли. Потолок растаял, растворился в фиолетовом бархате небес, и на его месте вновь засияли звезды. Колонны обвил зеленый плющ. Посреди зала появилось озеро, паркет превратился в заросли высоких трав. Послышались звуки тимпанов и флейт. Менады и вакханки сменили атласные платья на шкуры пятнистых оленей, подпоясанные задушенными змеями, и венки из виноградных листьев. С визгами они бросились к озеру. Следом за ними неслись козлоногие бородатые сатиры. Дикая орущая толпа подбежала к водоему, источавшему аромат шампанского, и принялась черпать пьянящий напиток кубками из коровьих копыт и бараньих рогов. Кто-то и вовсе припал к озеру и принялся лакать диким животным. Насытившись, сатиры принялись гоняться за менадами и вакханками. Те дико визжали, не давались в руки хитрым, задиристым и похотливым хвостатым тварям. Но козлоногие не оставляли попыток, чем безмерно веселили публику.

Полунагие дриады в одеяниях из веток и листьев водили хороводы. Баньши с распущенными волосами в полупрозрачных одеждах затянули заунывную песню, порой переходящую в вой ветра, о топких болотах, заколдованных лесах и облаках. К ним присоединились нагие длинноволосые нимфы, прекрасные феи в диковинных нарядах из живых цветов, и уродливые карлики-цверги, падкие до женской красоты. Две обнаженные гарпии носились над гуляками, с шумом разрезая воздух огромными крыльями.

Надменные темные пикси в черных плащах и зеленых платьях, кичась собственной мудростью и красотой, держались поодаль, свысока наблюдая за гульбищем. Но их высокомерие и надменность не имели под собой реальных оснований. Они могли завести человека в чащу, украсть лошадь или младенца, испортить продукты. Едва ли мнимой мудрости былых обитателей лесов и болот хватило бы на большее.

И только золотоволосые, с белоснежной кожей, валькирии не встали из-за стола. В крылатых шлемах и кожаных доспехах, с холодными взглядами, они неспешно попивали красное вино из золотых кубков и мечтали о кровавых битвах. Танцы и веселье не их удел.

Между тем пьяные сатиры усилили натиск. Менады и вакханки, устав от бега, или же просто следуя обманчивой женской природе, поддались охотникам до амурных приключений. Под улюлюканье и одобрительные крики они предались порочной любви на глазах многочисленных зрителей. Дриады, нимфы и феи, разгоряченные зрелищем плотских утех, не прельстились безобразными цвергами и устремили полные вожделения взгляды к мужской части компании людей холма. Но те с презрением смотрели нанизших, по их мнению, духов и уединились с соплеменницами в густых прибрежных зарослях.

Обличье слуг великого герцога разочаровало Леху. Он ожидал увидеть уродливых ведьм с крючковатыми бородавчатыми носами, пьющих магическое зелье, приготовленное из ногтей и семени чернокнижников, и пожирающих жареных младенцев, попирание креста, козлиные головы, горящие синим пламенем преисподней, чаши из черепов и прочие атрибуты черной мессы. Вместо этого увидел очеловеченные силы природы, темные, страстные, порою слепые и жестокие.

Внезапно Леху охватил приступ тошноты. Закружилась голова. Он едва не свалился со стола. Но, овладев собой, спрыгнул на пол и бросился прочь. Заплутав среди колонн, сунулся в первые попавшиеся на глаза двери. Небольшая по меркам замка комната представляла собой один из кабинетов или спальню хозяина. Вдоль стен стояли шкафы, набитые старинными книгами, в противоположном конце находилась кровать с балдахином, а близ выхода расположился массивный дубовый стол, крытый зеленым бархатом, и пара резных кресел. В одном из них, закинув ногу на ногу, сидел человек средних лет щеголеватой наружности. В черном фраке и брюках, лакированных туфлях, в ослепительно-белой рубашке с бабочкой, с прилизанными волосами и пробором посередине, моноклем и усами-ниточками он имел вид светского льва начала прошлого века, любителя женщин, скачек и карточной игры. Щеголь держал в руке бокал-тюльпан, время от времени взбалтывал его содержимое и наблюдал за тем, как прозрачная темно-каштановая жидкость большими каплями медленно стекает по стеклу. Рядом с господином во фраке на столе стояла початая бутылка, этикетку на которой Леха так и не разглядел.

— Салативар, — черный следопыт уже ничему не удивлялся.

— Хороший коньяк. Ему лет пятьдесят, не меньше. А что, наскучили гости? Признаюсь, обед удался на славу. Музыка, танцы, изысканная кухня. Все восхищены и очарованы, — Салативар рассмеялся. — Ладно, поговорим о деле. А с гостями и Аннитис управится. Кстати, как они тебе?

— Видел нескольких симпатичных… — отрешенно ответил Леха. Многочисленные волшебные превращения грозили ему скорым безумием. Он не желал более никого видеть, хотел уснуть и забыться.

Салативар оставил бокал, встал, подошел к хьмидору испанского кедра, что находился в одном из шкафов, и достал длинную цвета темного шоколада сигару «Боливар». Орудуя руками с быстротой профессионального фокусника, извлек из кармана сигарную гильотину, обрезал шляпку. Ловким движением искушенного афисионадо сменил гильотину на длинные спички из кедровой щепы, неспешно подкурил, вращая сигару над огнем, пыхнул дымом и вновь вальяжно растянулся в кресле.

— Друг мой, — начал он менторским тоном. — К хорошему коньяку непременно требуется хорошая сигара. Пока гости разлетаются по домам на метлах, боровах, козлах, черных кошках или просто на пучках соломы… — Салативар разразился мелким смешком, закашлялся, монокль его упал, повис на золотой цепочке, на глазах выступили слезы. — Ой, не могу! Вот умора! Черную мессу ему подавай! Держите меня, духи преисподней, не то помру со смеху!

Спустя несколько секунд Салативар вновь преобразился. От былого веселья не осталось и следа.

— Видишь ли, голубчик. Мир задумывался творцом как единство противоположностей. Взять, к примеру, звезду. Ее распирает внутреннее давление, но гравитация не дает разлететься на куски. Действие рано противодействию. Физику в школе учил? Рядом со светом соседствует тьма, небесному и возвышенному противостоит земное и низкое. И далеко не всегда темное начало так ужасно как тебе представляется. Огонь, смола, сера, вечные мучения грешников в кипящих котлах… не более чем выдумка невежественных фанатиков и шарлатанов. Согласись, нелепо в век атомной энергетики, коллайдера, ноутбуков, смартфонов и космических полетов пользоваться столь отсталыми технологиями. Ты правильно заметил, мы, темные, являемся частью природы, ее детьми и слугами, а вовсе не лохматыми чертями со свиными рылами. Кстати, не находишь некоторого сходства чертей с сатирами? Да, да! Именно они и послужили прототипом бесноватых жителей ада. Помилосердствуй, кормилец! Какие из них черти? Им бы выпить, пошуметь, поозорничать, с менадами поиграть. Невиннейшие создания. Но оставим лирику поэтам и прочим праздным писакам. Хочу поговорить о другом. Ты ведь помнишь, я рассказывал о скипетре Осириса. Им овладела Бессмертная. Она расправилась с тобой, унизила, лишила силы и памяти. И, доложу тебе, ловко у нее все вышло. Я так и не смог снять заклятие. Но на этом она не остановилась. Мало ей твоего позора. Подавай ей оружие Хранителя!