Шрифт:
На девятый день после смерти принесли урну с прахом Юнии в гробницу. Трижды звали женщину по имени. Ответа не было, да и не могло быть. Тогда пожелали, чтобы земля стала ей пухом. «Покойся с миром!», — сказал ей и Гай тоже. Посидели на торжественном обеде с родными и близкими, вынесли и это. Остались с тестем вдвоем. Говорить было не о чем. Тосковали оба, оба страдали. Только врозь. Такая у Калигулы была судьба, он все привыкал и не мог привыкнуть. Никогда не было рядом того, кому можно было сказать о горе. Сказать-то можно, но кому какое дело, что он страдает? Родной душе можно бы выплакаться, да где же ее взять, родную? Тесть смотрит волком. Видно, мысль о виновности Калигулы вынашивает. А кто же еще виноват в смерти дочери, как не зять? Он принес Юнии свою несчастную долю, она ее разделила. Сам-то жив, проклятый! Не находится на него смерти, на ублюдка рода Юлиев, на выродка!
А ее и впрямь не было на него, этой смерти! Более того, вскоре его захватила жизнь, завертела, закружила в немыслимом водовороте…
И звался тот водоворот Энния Невия! В бесстыдстве не было равных этой женщине. В самом последнем лупанарии Субуры, где волчица всего-то за два асса готова на любое, самое нечистое совокупление, и то такой, как Энния, нет.
Калигула мог сказать, что его совратили! Его, познавшего бесчисленных женщин Греции, Азии, Египта! Его, ласкавшего женщин из Кадиса, знаменитых своею страстностью! Его, любимца домов под знаком Приапа! От патрицианских лупанариев, что возле Храма Мира. До тех, что нашли приют в Субуре у Целийского моста или в Эквилинском квартале…
Быть может, жизнь с Юнией и отдалила его на время от всего перечисленного. Она была юной и горячей, безразличной его не оставила. Потом, ненависть к Тиберию глушила все другие страсти, ранее им владевшие. Потом, что-то роднило Юнию с сестрами, и он был привязан к ней чем-то иным, помимо телесного зова… Но он еще не забыл той науки, что преподнесла ему бурная юность, проведенная под знаком тайны на грязных улицах, в тесных каморках!
Ему предстояло все это вспомнить в объятьях черноволосой Эннии…
В один из известных положенных дней Калигула пришел к гробнице Юнии. Он пришел один, позднее, чем полагалось. Ему не хотелось видеться с тестем. Ему вообще ни с кем не хотелось видеться. А не придти к могиле он тоже не мог. Надо было отдать должное богам манам [145] , людям, покинувшим жизнь. Гробница Юнии для него, изгоя, была единственным местом, где это можно было сделать. Его собственная родня, умирая, не оставляла мест поклонения. Он давал себе клятвы, что со временем даст покой всем. А пока почитал лишь ушедшую Юнию, это можно было сделать, это единственное ему не возбранялось Тиберием…
145
Маны (лат. manes) — в римской мифологии боги загробного мира, обожествленные души предков. Маны считались добрыми богами, хранителями гробниц. Надгробные эпитафии в Риме начинались с посвящения богам-манам с просьбой даровать покойному блаженство в царстве мертвых.
Он прошел в гробницу. Вход в нее был сделан через прямоугольный атриум. Крыша атриума поддерживалась четырьмя колоннами, стоящими по четырем углам. Обложенная мрамором лестница, идущая направо, вела в подземелье, последнее жилище Юнии. Он знал, помнил, как выглядит усыпальница. В тимпанах [146] — фигуры женщин и гениев, окруженные орнаментом из переплетенных ветвей с листьями. Грации [147] пляшут с гирляндами из листьев в руках, внизу вакханка [148] , сидящая на коньке. Очаровательная фигурка, в лице есть черты несомненного сходства с покойной. Именно потому Калигула не захотел идти в усыпальницу. Лучше пройти через другую мраморную лестницу налево и вверх. Атриум, предназначенный для поминальных трапез, пуст сейчас. То есть, нет там людей. А стол для Юнии накрыт. Сосуды, украшенные драгоценными камнями. Множество даров от близких. Одежда, украшения…
146
Тимпан (лат. tympanum) — в архитектуре внутреннее поле фронтона, щипца, закомары. Может быть треугольной полукруглой и др. формы. Чаще всего оформляется скульптурным, живописным или мозаичным изображением какого-либо религиозного (или иного) сюжета. Впервые применение тимпана отмечено в Древнем Египте в первой половине 3-его тысячелетия до н. э. Позже было заимствовано античной, христианской и мусульманской архитектурными традициями.
147
Грации (лат. gratia) — в Древнем Риме грациями называли древнегреческих харит — богинь женских радостей, воплощающих доброе, радостное, юное начало жизни.
148
Менады (др. — греч. «безумствующие») — в древнегреческой мифологии почитательницы и спутницы Диониса. Также назывались вакханками (по имени Диониса — Вакх), бассаридами — по одному из эпитетов Диониса — «Бассарей», фиадами, мималлонами.
Калигула принес лишь молоко и вино. Достанет Юнии тех пирогов, фруктов, что оставил ей отец. И они-то не нужны ей. Только поверье говорит о том, что покойные нуждаются в пище и питье, а кто видел когда-либо их за едой? Или пьющими? Впрочем, о чем тут рассуждать, надо, так надо, и Калигула стал произносить положенные формулы. Формулы, приглашающие Юнию к еде и питью. Он хотел было уже вылить вино из принесенной фляги в гробницу, через предназначенное для этого отверстие. Но не успел. Сзади, со спины, прижалась к нему женщина, обхватила руками. Жаркий, стонущий шепот в самое ухо:
— Ты и меня напоишь вином, дорогой?
Рука Калигулы дрогнула, вино плеснуло, разлилось красным по мрамору, поплыло пятном. Калигула не мог унять сердца, удержать дрожь в руках. Женщина обнимала его, он ощущал ее дразнящие губы на своей шее.
— Я тоже жажду, но я ведь живая… — шептала Энния между поцелуями. Напои меня, согрей, это нужнее мне, чем покойной! Ей ничего уже не надо! Мне надо от тебя — все!
Он отчетливо сознавал, в чем состоит это «все». Поскольку руки ее знали свое дело, и уже касались его, дерзко и нескромно, и он был пойман ею в ловушку, ощущая восставшую свою плоть как радостную данность, как счастливый дар судьбы…
— Мы тоже будем мертвы, но пока мы живы! — она развернула его к себе рывком, и он утонул в ее глазах, горящих желанием.
— Вот смотри, я не боюсь смерти, — сказала она. — Любовь сильнее, ты это поймешь сейчас…
Вырвала у него флягу из рук. И припала к вину. К тому вину, что было достоянием мертвой Юнии, и проклятием для нее, живой!
Он досмотрел, как она допила. Увидел несколько красных капель на белом одеянии ее, у самого горла. Дальше помутившееся сознание не сохранило воспоминаний. Он овладел ею прямо на мраморном полу поминальной трапезной, святом для остальных римлян месте. Водоворот затягивал, жизнь несла в потоке страстей. А он и не сопротивлялся…