Шрифт:
— Откуда привозят в булочную булки? Где они растут?
— Булки растут в поле, — ответил за меня густой сочный бас.
Мы оглянулись. Рядом с нами стоял высокий усатый дядя в сером полупальто и огромной мохнатой шапке.
— Дядя Коля!
Да, это был мой старый товарищ Николай Григорьевич. Когда-то мы с ним вместе служили на флоте, потом потеряли друг друга из виду, а недавно снова нашли. Жил Николай Григорьевич в одной из подмосковных деревень и хоть не часто, но заходил ко мне, когда случалось бывать в Москве. Не раз и я собирался наведаться к нему, да так за делами и не собрался.
— Может, хоть этим летом приедешь? — Николай Григорьевич глядел из-под мохнатой шапки почти сердито. — А то как-то даже неудобно получается: сам, можно сказать, хлебороб, еще вчера только от сохи, то бишь от трактора, а дочка не знает, где и как булки растут. Нехорошо!
— Конечно, нехорошо, — подхватила Любашка.
— А видела ли ты, как цветы в лугах цветут и роса на них горит?
— Нет, не видела.
— А как солнышко, встает и той росой умывается? Как радуга-дуга воду из реки пьет?
Любашка в ответ только тяжело вздохнула.
— И как солнышко спать ложится? — подлил я масла в огонь.
— Ты и этого не видела? — У Николая Григорьевича даже усы встопорщились от горького сочувствия и недоумения. — Ай, нехорошо!
Напор был дружным, и я дал обещание приехать.
— Вот это дело! — Николай Григорьевич сбил шапку на затылок, и лицо его сразу стало добрым и веселым. — Жду на этой же неделе. Не понравится — что ж, понравится — хоть на все лето милости просим. Лес рядом, речка… Ну, я мимоходом, мне на поезд пора. До скорого!
Любашка провожала Николая Григорьевича, как артиста, показавшего интересный номер, — хлопаньем в ладоши.
— Поедем! Поедем!
— Поедем-то поедем, — сказал я. — Вот только тащить тебя но такой грязи…
— Не возьмешь? — Любашка была и огорчена и возмущена таким оборотом дела. — А дядя же говорил, чтобы вместе! И не надо тащить меня. Я уже большая.
И, чтобы доказать, что она человек достаточно взрослый, не то что, к примеру, соседская Танечка, Любашка самодовольно похвастала:
— Таня говорит лисипед. Это неправильно. Я говорю правильно — вы-лы-сы-пед. И еще она говорит иродром, а надо — ародром. Иродром — это бы очень просто.
После таких веских доводов мне уже ничего не оставалось, как согласиться.
Рыжик
И вот мы едем к дяде Коле.
У окошка билетной кассы вышла заминка. Я помнил название деревни, в которой жил мой товарищ, название же станции, до которой следовало ехать, как-то вылетело из головы. Куда брать билет?
— Где речка и лес, — не задумываясь, подсказала Любашка.
Но, когда я то же самое сказал кассирше, та подчеркнуто вежливо, почти любезно ответила:
— Не морочьте голову, гражданин, а говорите толком: до какой речки и до какого леса? По дороге их много.
— До речки, на которой дядя Коля живет, — опять попыталась подсказать Любашка.
Но кассирша была непонятливой тетей и, услышав эту подсказку, уже совсем невежливо фыркнула в ответ:
— Дядя Коля, тетя Поля. На деревню дедушке…
— Не на Истре ли, случаем, живет ваш дядя Коля? — вмешался в разговор спортивного вида мужчина в охотничьих сапогах и с рюкзаком за плечами.
— Кажется, на ней. Деревня Полянка.
— Тогда все правильно. И ехать вам надо…
Дядя с рюкзаком подробно объяснил, где нам выйти и как идти от станции.
Я взял билет, и через пять минут мы уже садились в поезд. А через полтора часа были на месте.
Дорога от станции шла опушкой леса. Это была веселая, интересная дорога.
В одном месте мы увидели дружную пару красногрудых снегирей, в другом послушали веселое чоканье чечетки, на высоком дубу старательно работал дятел — мы и на его работу полюбовались. Потом сломили березовую веточку и, растерев в пальцах набухающие почки, долго, с наслаждением нюхали. А на склоне одного из овражков нам даже посчастливилось найти два нежных, хрупких подснежника. Любашка прыгала от восторга и кричала «ура».
Дорога сделала последний поворот, и уже стала видна прячущаяся в соснах и березах небольшая деревушка.
И вот на этом-то повороте из-за кустов вдруг как выскочит рыжий, огненный кот, а за ним, с лаем, две собаки.
Мы невольно остановились.
Кот удирал что есть духу, только хвост по снегу стелется, но собаки все же мало-помалу настигали его и вот-вот за пушистый хвост схватят! Еще минута, и конец коту — загрызут его собаки.
Любашка даже айкнула от страха и жалости и прижалась к моей руке: