Я пялился на слайд до тех пор, пока он не стал казаться мне черным пятном посреди стола. Лоб пылал. Виски отчаянно ныли. Сквозь оглушительные удары сердца я слышал его голос: «Этот слайд — всего лишь один из серии, вероятно, неудачная копия, от которой пытались избавиться…» Я вспомнил странную возню матери в подвале, кусочки фотопленки в кухонном мусороизмельчителе, «полароид» у нее в сундуке, под книгами. А потом вспомнил ее любимый рассказ, к которому она неизменно возвращалась, когда я приносил домой слишком низкие отметки: как она когда-то мечтала стать инженером, но из-за антисемитизма тогдашних румынских университетов вынуждена была в конце концов записаться в профтехучилище в Бухаресте. На курсы технической фотографии…

— Что же мне делать? — растерянно спросил я.

— Давай рассуждать. Мы не знаем, кто угрожает твоей матери и на кого она работает. Мы не знаем также, кто передает материалы твоему отцу и куда они уходят из его рук. Но одно мы знаем наверняка: рано или поздно все такие вещи лопаются с большим шумом, даже если кажется, что правила конспирации соблюдены безупречно. А в данном случае… в данном случае замешано столько факторов, что я даже затрудняюсь что-либо посоветовать… — Откашлявшись, он стал приводить в порядок бумаги на столе. — Разве что по-прежнему внимательно наблюдать… А если придется — то и действовать!

Тут я вообще впал в ступор.

— Как это — действовать?

— Смотря по обстоятельствам. Кто может сказать наперед?

У меня все внутри упало. От такого и матерый зубр пришел бы в отчаяние, что уж говорить обо мне?

— А что делать с человеком, жизни которого угрожал тот тип, в туннеле? Я же не могу допустить, чтобы из-за меня кого-то убили…

— Мир полон людей, живущих под угрозой смерти. Это не твоя забота. Твое дело — беречь мать. Остальное тебя не касается… А что до чертежа, то мне все-таки кажется, что его лучше уничтожить.

Но я уже передумал. Я боялся совершить что-то непоправимое. Я не был уверен, что слайд так уж бесполезен и не понадобится в дальнейшем.

— Может быть… может быть, лучше оставить его у вас?

С минуту поколебавшись, он кивнул и спрятал конверт со слайдом в ящик стола.

— У вас не так рискованно, — объяснил я. — А если его обнаружат у нас…

— Думаю, что для меня это гораздо опаснее, чем ты себе представляешь, — сказал он спокойно. — Начиная с данной минуты я становлюсь пассивным соучастником шпионских действий на территории этой страны; и если в твою пользу говорят смягчающие обстоятельства, а у прочих участников этой истории имеются вполне определенные цели, то с меня, как с лояльного гражданина США, взыщется со всей строгостью закона, разве что я сейчас же сообщу в полицию или куда следует…

— В таком случае почему вы так поступаете?.. — не удержался я.

— Возможно, потому… потому, что я помню себя в твоем возрасте… — Надрывно закашлявшись, он сплюнул в бумажную салфетку. Потом выдохнул с посеревшим лицом. — Впрочем, дело даже не в этом.

— А в чем?

— Зачем тебе знать?

— Буду чувствовать себя уверенней.

Он промокнул платком уголки рта:

— Не знаю, так ли уж важно, чтобы ты чувствовал себя уверенней. Лучше сохранять бдительность.

На какой-то миг мне показалось, что он собирается что-то объяснить, но тут, глянув на часы, он торопливо сказал:

— А в общем, времени все равно уже не осталось.

Мне ужасно хотелось разговорить его.

— Мы можем встретиться и позже, если хотите, — предложил я.

Но он не принял моего предложения:

— Нет-нет, ни в коем случае, не в эти дни…

Сняв очки, он посмотрел на меня добрыми, близорукими глазами. В эту минуту он почему-то напоминал карандашный портрет лорда Байрона, который я видел когда-то.

— Впрочем, именно поэтому ты можешь на меня положиться. Раньше я бы наверняка стал взвешивать, как себя вести. Но сейчас… в последнее время… я как-то не вижу причин мучить себя моральными проблемами…

Я ничего не понял, по крайней мере — тогда, но допытываться явно не имело смысла. Вежливо поблагодарив его, я вышел и осторожно закрыл за собой дверь.

Настроение стало получше. Было даже не так уж важно, о чем именно мы с ним говорили, — главное, у меня возникло ощущение, что хоть кому-то на свете небезразлично, что со мной происходит. Я до того взбодрился, что всю дорогу от автобуса к дому насвистывал какую-то песенку. Еще издали я увидел, что в окнах темно. Гараж был распахнут настежь и пуст — отец с матерью уехали, каждый на своей машине.

Войдя в дом, я попробовал включить свет. Странно — кто-то вывинтил все лампочки. На ощупь пробираясь в гостиную, я вдруг услышал за спиной тихий сдавленный кашель. Не успел я повернуться на звук, как чья-то быстрая невысокая тень, проскользнув справа от моего плеча, бросилась к выходу. Хлопнула входная дверь, и все стихло.

Отыскав в кладовке новые лампочки, я вкрутил их. В гостиной царил полный ералаш: подушки на полу, мебель сдвинута, выпотрошенные ящики стола и шкафа свалены в кучу посреди ковра, рядом со своим содержимым. Все картины висели косо. Незваный гость явно не был вором или взломщиком. Он что-то искал. Но что именно? Все ценные вещи оказались на месте. Кое-как восстановив порядок, я разбудил тетку, которая умудрилась проспать весь этот тарарам. Она тут же заныла насчет своего (давно покойного) Марвина, который обязательно должен меня завтра сфотографировать в замечательном зоопарке города Индианаполиса по случаю моей бар-мицвы. И тут зазвонил телефон.