Хью повернулся и направился к двери. К счастью, его разум словно бы застыл в оцепенении. Если бы она ударила его, если бы набросилась на него с ножом или топором, она не могла бы быть более жестокой, чем сейчас, а удар, нанесенный ему, не был бы столь сокрушительным. Он очень осторожно закрыл за собой дверь, с трудом нащупал ступеньки на темной лестнице и оказался на пустынной улице. Каждый шаг отдавался у него в голове, отражаясь эхом от возвышающихся, словно башенные стены, домов. Он не взглянул на ее окна и не видел, как отодвинулась штора, уронив на тротуар позади него тусклое пятно света.

Рейчел стояла у окна, смяв в руках бархатную штору и глядя ему вслед. Его шаги замерли, когда он повернул за угол, ни разу не оглянувшись. Закрыв глаза, она прислонила голову к тяжелой, пахнущей пылью ткани. Она услышала позади себя движение, почувствовала близость мужчины и исходящее от него тепло, когда он остановился за ее спиной. Его руки скользнули по ее телу, и он нежно накрыл ладонями ее груди.

— Уходи, Пол. — Ее голос был очень ровным. — Одевайся и уходи. Пожалуйста. Даже для меня есть какой-то предел.

Он замер. Рейчел почувствовала, как он недоуменно пожал плечами.

— Как хочешь, Мадонна.

Она знала, что он выжидает, предполагая, что она передумает. Он не относился к тем мужчинам, которые силой добивались того, чего хотели. Ему это было неинтересно, и он не привык это делать. Рейчел ничего не добавила, и он отошел от нее. Она стояла неподвижно, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к шорохам позади нее. Он дружески поцеловал ее на прощанье, слегка коснувшись губами ее шеи, но Рейчел так и не повернулась к нему. Она все еще смотрела на улицу, когда он, легко и беззаботно сбежав вниз по ступеням на тротуар, весело и беспечно помахал рукой, послав ей воздушный поцелуй.

Она стояла очень долго, не обращая внимания на слезы, которые неизвестно почему текли по ее лицу и капали на переливчатый сине-зеленый халат. В руке она сжимала смятую сигарету, которую так и не закурила. Поднеся руку к лицу, Рейчел вдохнула запах крепкого табака и, разжав пальцы, бросила сигарету на пол.

Все еще пребывая в состоянии оцепенения, она повернулась и вошла в спальню. Постель была измята. Она вынула из уха серьгу, швырнула на стол и встала, глядя на скомканное постельное белье. Затем, не позаботившись о том, чтобы раздеться, забралась на постель и, как дитя свернувшись клубочком, с головой накрылась одеялом.

За окном послышались шаги и чьи-то голоса. Затем раздался смех, тихий и интимный. Потом все стихло.

Рейчел прижала лицо к подушке, закрыла уши руками и плотно сжала веки.

Всю оставшуюся жизнь Филиппа вспоминала те летние каникулы, показавшиеся ей бесконечными. Она вспоминала о том времени как о счастливой поре удивительных открытий, сбывшихся надежд и самопознания. То было последнее лето ее детства.

Поскольку мать и отчим с головой ушли в предстоящие выборы, она проводила большую часть времени в Бреконе. Даже когда Фиона и Джеймс уехали в ежегодное путешествие на юг Франции. Брекон стал ее вторым домом, и она любила его. Она крепко сдружилась с двумя маленькими сыновьями Фионы, Джереми и Джонатаном. Она возилась с ними в детской, придумывая шумные игры, не отходила от них ни на шаг, когда они катались верхом на маленьких и толстеньких пони, устраивала с ними пикники в парке. Как и в прошлом году, она сохранила привычку повсюду сопровождать Гидеона, помогая ему ухаживать за птенцами и кормить их. Она с интересом наблюдала за тем, как они подрастают и начинают вить свои гнезда.

Она знала, что сам Гидеон спал очень мало в это время года, выполняя свои многочисленные обязанности, которые казались на первый взгляд скучными и однообразными, но требовали неустанного внимания днем и ночью. Жарким летним полднем он часто вытягивался во весь рост под деревом, надвинув на глаза поля шляпы, и тут же проваливался в сон. Спал он так крепко, словно под ним была пуховая перина. В это время она молча сидела рядом, оберегая его покой, наслаждаясь тишиной, вдыхая густой аромат лиственного покрова, любуясь медным отливом оперения фазанов, которые долбили клювами солому, набросанную Гидеоном вдоль дороги. С ним она познавала жизнь леса. Он показал ей барсучью нору на дальнем краю леса и огромный раскидистый дуб — любимое гнездовище соек.

Однако не каждый день Филиппа проводила в его компании либо в компании детей. Она часто бродила по парку и лесу, довольная тем, что может побыть одна. Она проводила долгие часы на берегу озера, углубившись в чтение книги или лежа на спине и мечтательно уставясь в яркое голубое небо с плывущими облаками, а порой, перевернувшись на живот, наблюдала за грациозными лебедями, деловитыми шотландскими куропатками и утками. Иногда она не находила себе места под влиянием тех странных и тревожащих душу неожиданных перемен настроения, что непременно сопровождают нас в юности. Сегодня, облачившись в шорты и майку, подставив летнему солнцу и без того уже загоревшую кожу, местами поцарапанную ветвями деревьев, она превращалась в дикого, необузданного ребенка. А завтра по берегу реки бродила в одиночестве, либо часами сидела у озера, задумчиво глядя на спокойную воду и размышляя о чем-то своем, серьезная, сдержанная юная леди в длинной юбке и блузке.

Гидеон, искренне привязавшийся к ней, наблюдал, как она из девочки, почти ребенка, которым была во время их знакомства лишь год назад, превращается во взрослую девушку.

Тем летом Филиппа приняла очень важное решение, которое не вызвало у нее никаких колебаний. Она решила стать учителем. Это было ее давнишней мечтой, насколько она помнила себя. И по мере того, как один долгий летний день сменялся другим, ее убеждение в правильности своего решения все более крепло; ничто иное не могло бы ее устроить. Когда она сообщила об этом матери во время их продолжительного непринужденного телефонного разговора, та удивилась, но не пыталась ее отговорить.