…Однако она меня изумила, появившись в ресторане в простом джерсовом платье с длинными рукавами — если этот облегающий и, похоже, вязанный материал называется джерси. Платье было абсолютно черным, без всяких украшений и выделки, если не считать черного атласного пояса, завязанного широким узлом на бедре. Выражаясь фигурально, она явно приехала не из Секс-сити — как съязвили бы наши записные острословы. Но, судя по ее плотно облегающему платью, в результате той трагической стрельбы она отнюдь не осталась безнадежно искалечена и деформирована, и более того — это платье, удачно сочетаясь с коротко стриженой головкой, придавало ее облику очаровательную загадочность.

Она одарила меня прощальным взглядом, слегка улыбнулась и — удалилась. Я почувствовал, что она немного разочарована, даже при том, что была почтенной вдовой, исполненной решимости достойно хранить память о покойном муже. Если бы я дал ей шанс отвергнуть меня, пусть даже в мягкой, дружеской форме, инициатива бы осталась за ней. А теперь инициатива была в моих руках. Возможно, не будь у меня свидания в парке, я бы поступил точно так же — в силу своей сатанинской натуры.

Вернувшись к себе в номер, я переоделся в полотняные брюки и легкую спортивную куртку, в которой ощущал себя куда свободнее, чем в воскресном костюме. Потом раскрыл чемодан и достал «смит-энд-вессон». Мак хотел снабдить меня хитроумным чемоданом со множеством потайных отделений, но я заметил ему, что если это обнаружится, то моя «крыша» тотчас протечет. В то же время такой чудак, как я, что расхаживает в ковбойской шляпе и ковбойских сапогах, вполне может иметь с собой шестизарядник — точнее, пятизарядник, небрежно завернутый в пижамные штаны. Если мои вещи подвергнутся досмотру, спрятанный «смит» будет воспринят как неотъемлемый атрибут моей яркой ковбойской натуры.

Я подержал револьвер, взвешивая его на ладони. Компактный, мощный, смертоносный. Рифленый курок взводился с трудом, так что в кармане он не мог случайно за что-нибудь зацепиться. Револьвер позволял вести огонь единичными выстрелами в тех случаях, когда главное — точность наводки и можно без спешки прицелиться. Но вряд ли его можно было назвать пистолетом для тренировочной стрельбы по мишеням. Мне он не особенно-то и нравился. Слишком большие патроны для такой крохотульки. Это был уродливый тупорылый зверюга: при выстреле он брыкается как мул, а если им пользуешься в помещении, его двухдюймовый ствол изрыгает звук, похожий на атомный взрыв.

Когда я работал на Мака в последний раз, шла война, и нам было разрешено самим выбирать себе оружие. С точки зрения огневой мощи, идеальным для меня был маленький, тихий, точный револьвер 22-го калибра — мы с ним ладили. Но в мирное время все просто зациклились на «инструкциях», а по действующим ныне правилам применения огнестрельного оружия специалистами моего профиля приоритетным считается патрон от «специального 38-го калибра» — возможно, этот пункт был включен в инструкцию по совету какого-нибудь легавого, потому что такими сейчас пользуется личный состав полицейских участков. Мы, конечно, не полицейские — скорее, нечто прямо противоположное, — но сия мысль не посещала умы наших бюрократов.

Я опять закатал своего маленького монстра в пижамные штаны и сунул обратно в его гнездышко. Если бы даже он мне нравился, сегодня не время брать его с собой.

Потом я вытащил из кармана нож. Он был похож на обычный складной нож с костяной ручкой — только существенно больших размеров. В инструкциях он не упоминался. Параграфы, посвященные спецификации холодного оружия, были еще более смехотворными и непрактичными, чем те, что трактовали правила применения огнестрельного оружия, так что их я вовсе проигнорировал. На самом деле это был складной охотничий нож из немецкой золингенской стали. В нем было два лезвия, штопор и — больше никаких примочек, за исключением того, что когда большое лезвие раскрывалось, оно намертво вставало на место — и поэтому не могло случайно закрыться, прищемив тебе пальцы, сколь бы сильной ни была на него нагрузка в процессе освежевания дичи — или при любом ином применении, которое для него находилось. Я вытащил его из кармана нацистского офицера после того, как мой собственный нож застрял и переломился у него между ребрами, а моему тогдашнему напарнику — девушке по имени Тина — пришлось вызволять меня с помощью приклада автомата.

Нож был не столь велик, каким полагается быть боевому ножу для броска на расстоянии, да его и бросать-то не было никакого смысла, потому что он был ужасно сбалансирован. Но он не привлекал внимания, и его можно было носить повсюду — я мог бы даже прилюдно подравнивать им ногти, дивя народ разве лишь своею невоспитанностью! Он был со мной весь последний год войны, а потом в течение пятнадцати лет законопослушной семейной жизни, когда я забыл, что такое пистолет, но все равно не мог заставить себя выходить на улицу совершенно безоружным. Мне ни разу не представился случай им воспользоваться, как говорится, в минуту гнева. Впрочем* такой повод может появиться в любой момент, но только не сегодня. Никакого оружия — только в случае смертельной опасности, предупреждал меня Мак.

Я поглядел в зеркало платяного шкафа и скроил рожу. Это я дразнил себя. Я положил нож в ящик, избавившись от искушения. Вы должны меня понять: не то чтобы я не доверял своей привлекательной синеволосой compadre [2] в женском обличье больше, чем любому другому в таком деле. Переодеваясь к ужину, я навел кое-какие справки по официальным каналам, и, как выяснилось, она была той, за кого себя выдавала, и явка ее была там, где и было сказано: магазинчик готового платья под названием «Сараз Моудз».

По части посещения учебных занятий и результатов тренировочных стрельб ее достижения были просто блестящи. Ее подвергли тщательной проверке на благонадежность и идеологическую чистоту: и тут ей вполне можно было выдать сертификат качества.

То, что она провалила мою «крышу» ровно через пять минут после того, как моя нога ступила на шведскую землю, разумеется, было всего лишь неприятной случайностью, вызванной ее чрезмерным рвением. И я сгорал от желания проверить эти ее распрекрасные качества на практике. Но человек с моим опытом не может не испытывать некоторых вполне определенных чувств по поводу свидания, назначенного в полночь в освещенной телефонной будке в безлюдном парке в незнакомом городе.