Мне удалось убедить Карлоса поехать в Тонансинтлу по дороге на Чолулу, усеянной ноготками. Дорога петляла среди полей, сплошь оранжевых и зеленых; стоял ноябрь, и повсюду буйно цвели люцерна и календула. В Тонансинтле мы вошли в церковь, полную большеглазых и выглядящих напуганными ангелочков.

— Представь, что я — твоя невеста, — сказала я. — Представь, что мы идем к алтарю под свадебный марш, который исполняет твой оркестр.

— Но я не могу дирижировать оркестром и одновременно жениться.

— А ты представь, что можешь, — сказала я, отбежав к дверям, чтобы оттуда начать медленное шествие к алтарю: шаг, другой, третий...

— Там-та-там, там-та-там, — напевала я мелодию свадебного марша, направляясь к Карлосу, стоящему у алтаря, рядом с обитой потертым бархатом скамьей.

— Ты сошла с ума, Катина, — рассмеялся он, но все же взмахнул руками, будто дирижирует невидимым оркестром, расположившимся на хорах.

Я двигалась дальше, пока не прижалась к нему вплотную и не схватила за руки.

— А теперь ты должен взять меня в жены, — потребовала я. — Вот мы перед алтарем, и все смотрят на нас. И ты даешь мне клятву любить меня в горе и радости, в болезни и здравии, до конца моих дней. Я беру тебя в мужья и тоже клянусь быть тебе верной в горе и радости, в болезни и здравии, любить и почитать тебя до конца своих дней.

— Тебе это все хорошо знакомо. Ты уже успела это отрепетировать. Но почему ты плачешь, Каталина? Не плачь, я клянусь быть тебе верным, есть у тебя муж или нет, в страхе и веселье, любить и почитать твою несравненную задницу до конца моих дней.

Мы обнялись и сели рядом на одну из скамей, под золоченым потолком, напротив ниши, где стояла статуя Пресвятой Девы. Так мы и сидели, обнявшись, пока напротив не остановилась какая-то старуха с морщинистым лицом, покрытым бородавками, и злобно посмотрела на нас.

— Даже Бога не стыдятся! — заявила она. — Если хотите заниматься свинством, идите куда-нибудь в другое место! Нечего позорить обитель Пречистой Девы!

— Мы только что поженились, — сказала я. — Любовь угодна Богу.

— Так то любовь! — ответила старуха. — А то, что у вас — это просто зуд в одном месте. Прочь отсюда, — произнесла она, хватаясь за свой образок и поднося его к губам. Она провела им от подбородка ко лбу и принялась молиться. Скороговоркой бормотала слова молитвы, а мы смотрели на нее, как на привидение; затем она выхватила бутылку со святой водой и обрызгала нас, продолжая извергать потоки латыни визгливым голосом.

— А где здесь конюшня? — спросил Карлос, вставая и увлекая меня за собой.

— О, души чистилища! — прошамкала она в ответ. — Да смилуется Господь над вашими душами, ибо я знаю, что тела вы уже осквернили.

Мы нашли местечко посреди поля, улеглись на землю среди календул и предались любовной игре, нагими катаясь по земле. Иногда я видела небо над головой, иногда — цветы внизу. Мы подняли такой шум, что я даже представить себе не могла, что способна на подобное. В эти минуты мне хотелось быть похотливой козой; в эти минуты я и была козой. У меня больше не было ни отца, ни детей, ни мужа, ни мечтаний о море.

Как же мы смеялись! В эти минуты мы, должно быть, выглядели двумя идиотами, у которых нет ни кола, ни двора. Я не знаю, над чем мы так смеялись; возможно, над нашими стремлениями и мечтами.

— Ты вся перепачкалась в пыльце ноготков, — сказал Карлос. — Наверное, они сладко пахнут, когда их кладут на могилу, в день Всех Святых, должно быть, все светится от них оранжевым. Когда я умру, позаботься о том, чтобы меня похоронили здесь.

— Но ты же собирался умереть в Нью-Йорке, куда ездил месяц назад, или в Париже. Ты слишком большой космополит, чтобы умереть в этой глуши. К тому же, когда придет твой срок, ты будешь уже совсем стареньким, и тебе будет все равно, как пахнут цветы на твоей могиле.

— Я умру тогда, когда придет время, — ответил он. — И хочу, чтобы моя могила пахла как сейчас твое тело. А теперь нам пора: к двум часам мы должны быть дома. Если не поспеем к обеду, твой муж нас убьет.

— Как же я устала от мужа! — вздохнула я. — Он может убить нас в любой день. Если убьет, пусть нас похоронят здесь, тогда мы сможем трахаться и под землей, никто не помешает.

— Хорошая идея! Но все же давай вернемся, пока нас не убили.

Мы встали и направились к машине. Напоследок я нарвала календул, а дома поставила их на стол в глиняном кувшине.

— Кто же это додумался притащить сюда эту гадость? — спросил Андрес за обедом.

— Я, — ответила я.

— С каждым днем ты все больше сходишь с ума! — проворчал Андрес. — Здесь все же не кладбище. Вынеси их отсюда; держать их в доме — дурная примета, да и пахнут они ужасно. Простите мою жену, — обратился он к гостям. — Порой она бывает чересчур романтична — даже когда это совершенно неуместно. Где ты хочешь сесть, Карлос? — спросил он, когда за столом осталось лишь одно свободное место — возле меня. — Рядом с моей женой тебя устроит?