— Ах ты лютый! — сказала из-за Надиной спины Тамарка. — У него уже зубы.

Щенки висели, впившись в сосцы зубами. Они волочились по разбухшей от дождя земле, проваливались в выбоинах, застревали в спутанной мокрой траве, дергали и рвали нежное тело. Сильва шла пошатываясь, немощная и искусанная, понимающая только одно — кормить их.

Когда Надя и Тамарка взяли на руки остальных щенят, Сильва ушла в картошку, остановилась в борозде и, широко расставив ноги, принялась кашлять. Она кашляла сипло, с присвистом, с трудом засасывала воздух в легкие и снова кашляла, сотрясаясь всем телом.

— Астма у нее, — объяснил Сережка.

Начальник лагеря сказал:

— Молока бы. — Он стоял в освещенных дверях, черный и словно фанерный.

Сережка пришел с молоком. Тамарка встретила его словами:

— Смотрите, явился — лапок не замочил… Да я не тебе… Смотрите, какой джентльмен.

Потеснив Сережку, в дверь пролез Злодей, проворчал, обведя всех конфузливым взглядом, и улегся у Надиных ног. Лапы его были лишь слегка перепачканы глиной — неизвестно, как он так аккуратно прошел по земле, превращенной в сплошную лужу.

Надя налила молоко в тарелку, поставила на пол. Она брала щенков одного за другим и тыкала их в молоко носами. Щенки фыркали.

— Ишь воеводы. Ишь с носов слизывают. Ишь фырчат. А мы поднесем вас аккуратненько к самому молоку поближе. Близенько поднесем… и подержим, — следя за Надиными действиями, говорила Тамарка.

Щенки пыхтели, залезали в молоко лапами, огрызались и, как все неразумные малые существа, помогали себе в этих действиях языком. И вдруг один за другим принялись лакать.

— Поехали, — сказала Тамарка.

Щенки толкались, брызгались и наконец погнали тарелку из угла в угол. Наевшись, они напустили луж и, волоча вздутые животы, заковыляли к Злодею. Урча повозились возле его брюха и уснули.

— Нужно их утопить, — сказал молчавший все время боцман. — Пустозвонят только и на людей лают. — Уловив затвердевшими от гордыни ушами неодобрительную тишину, боцман насупился. — И чего это у людей такая симпатия к собакам? От них антисанитария. Вот дельфины — это приматы.

Сережка фыркнул было, но, перехватив поскучневшие взгляды Нади и начальника, уставился в дверь, в лужу перед порогом, в которой пузырями вспухали редкие капли, срывающиеся с березы.

Тамарка присела на корточки и, ничуть не страшась Злодея, взяла щенят на руки. Она поглядела на боцмана таким отчужденным взглядом, каким владеют только девчонки, еще не сдавшие на аттестат зрелости.

— Мне один студент, между прочим второкурсник, объяснял, что собаки — это последнее звено, связывающее бескорыстно человека с природой. Все остальные связи — чистое потребительство. Не сомневайтесь, щенят я хорошим девчонкам раздам… — Проходя мимо боцмана, она выпалила ему в лицо: — Еще с поцелуями лезешь, авантюрист. И не стыдно тебе?!

Спеси у боцмана поубавилось, он стал как бы хлипче, как бы ушастее.

— Я без умысла…

Тамарка, попрощавшись, ушла. Боцман крикнул:

— Постой! — и зашлепал по лужам. — Куда ты? Я ж по велению сердца.

Начальник тоже пошел. Остановился в дверях и вдруг засмеялся — наверное, освободился от груза своих временных тягот. Кадык его двигался вверх-вниз, как поршень машины, набирающей ход.

— Спите, — сказал начальник. — Ночью опять ливень будет.

Девушка шла вдоль берега. Сумку с туфлями и другим дорожным припасом тащил Сережка. Начальник шагал налегке. Впереди, оборачиваясь и торопя остальных лаем, бежал Злодей.

Ноги оскользались на размытой ночными дождями глине. Тысячи красных русел и руслиц змеились между трав и кустарника, по ним еще бежала вода; она звенела со всех сторон, порождая в Сережкином воображении картину: голубые и зеленые лошади холодных тонов, красные глиняные горшки, пестрые свистульки и девушка, которая куда-то уходит. «Еще мужика нужно темного», — подумал Сережка. Но темный мужик никак не влезал в композицию.

Сбежав с откоса, тропинка пошла к котловинке, заросшей осокой. Вчера котловинка была сухой, сейчас здесь разлилось озерцо, его питал шумный ручей, собирающий воду со всей покатой к этому месту земли.

Злодей топтался у края озерка. Девушка почесала ему за ухом, попрощалась с начальником и Сережкой, перекинула сумку через плечо и пошла по тропинке вброд. Вода едва доходила ей до икр. Злодей заметался по берегу, он скулил, нюхал воду, но ступить в нее не решался.

— Злодей, ко мне! — позвала девушка. — Ну, быстрее.

Злодей побежал вдоль ручья, пытаясь отыскать место, где перепрыгнуть можно, вернулся и снова забегал, дрожа и крутя хвостом. Наконец он шагнул в озерцо двумя лапами. Вода, сверкавшая, как сгущенный свет, сквозь который видны были девушкины следы, и трава, и столбики подорожника, почернела в его зрении, завилась, грохоча, потянула его в глухую, разрывающую грудь пучину. Злодей завыл.