Он сразу заторопился.

— Я сейчас побегу на аэродром, предупрежу, чтоб не задержали, чтобы все было готово вовремя. Знаете, самолет с грузом, и я побегу подготовить людей для выгрузки. Они разгрузят за пятнадцать минут, я сам буду руководить. Будьте спокойны, через четыре часа мы будем в Алма-Ате!

Целых четыре часа!

— Спасибо! — от всего сердца в один голос сказали Стахурский и Валя.

— Так я побежал! — Токмагамбетов пожал руку Стахурскому, забыл попрощаться с Валей и торопливо ушел. Выйдя на площадь, он бросился бежать. Его черная тюбетейка подпрыгивала над желтой кожанкой и вмиг исчезла за казармами.

— Мне, право, неловко, — сказал Стахурский.

— Ничего, — отозвалась Валя. — Он хороший парень. Какое счастье, что мы встретили его.

— А мы не прозеваем самолет?

Валя усмехнулась.

— Ну что вы! Разве можно прозевать самолет в пустыне? Мы знаем всех птиц, которые залетают в поселок, а вы — прозевать самолет! — Она пошла и потянула за собой Стахурского. — Идемте скорее, вам надо умыться с дороги, я вас накормлю. Покушайте нашей клубники. Мы вырастили ее в пустыне, в наших оранжереях.

Стахурский послушно последовал за ней. Он все-таки увидит Марию сегодня.

Они вошли в прозрачную, почти неощутимую тень молодых деревьев. Здесь, в пустыне, где апрельские ночи дышали холодом зимы, почки только раскрывались — клейкие и упругие. Солнце пронизывало молодую поросль и отбрасывало под ноги причудливое кружево иллюзорных теней. Молодые деревья росли прямо из песка, но вокруг каждого ствола было углубление, засыпанное влажным перегноем, а между этими углублениями журчали арыки. В памяти Стахурского всплыл отрывок когда-то услышанного стихотворения про азиатские арыки — они поют и звенят, как колокольчики. Он послушал.

Арык в самом деле звенел, но этот звон не нарушал тишины, а только углублял ее. Была такая тишь, что казалось, ее создали умышленно и строго охраняли ее нерушимость. Стахурский еще не привык не замечать этой неправдоподобной тишины.

Арык в самом деле пел.

— Валя! — сказал Стахурский. — Минуточку подождите. Раньше чем идти к вам, покажите мне, пожалуйста, могилу матери Марии.

Валя посмотрела на Стахурского добрыми глазами.

Надо было спешить, скоро прибудет самолет, но она покорно сказала:

— Хорошо.

Они пошли мимо какого-то сооружения с большим маховиком, от которого тянулись желоба к арыкам, и вышли на площадь. Почти посредине ее, между двух десятков молодых деревьев, высился холмик, увенчанный небольшим обелиском.

— Вот! — сказала Валя.

Они подошли ближе.

Стахурский смотрел на обелиск. Он видел сотни таких обелисков — грубо отесанных камней на невысоких холмиках в степях, горах и лесах Европы, от Карпат до Дуная. Это были могилы боевых товарищей, героев-бойцов. Если в стремительном наступлении на врага воины не успевали насыпать холмики над павшими товарищами, они вырастали все равно — их воздвигали и заботливо хранили руки местных жителей. Сотни таких обелисков разбросаны на политых кровью, но освобожденных просторах Европы. Немеркнущим огнем — заветом и призывом — они пронизывают европейские туманы.

И вот точно такой же обелиск встал перед Стахурским и здесь, за тысячи километров от бывших фронтов, за тысячи километров от мест, где гремела война.

И этот боевой обелиск был надгробием над могилой матери его любимой, его Марии, над ее преданным, отважным и жертвенным военным трудом.

Стахурский снял шапку.

Они остановились около могилы.

На обелиске черной краской на сером фоне песчаного камня было написано не одно, а несколько имен. Шевчук Василина Клементьевна — стояло первым.

— В этой могиле, — объяснила Валя, — мы похоронили вместе всех погибших, нельзя было отделить сгоревшие тела.

И это была братская могила, как там, на фронте. Мать Марии легла в братскую могилу наравне с другими отважными бойцами.

На могиле лежал венок из чуть увядшей зелени. Его положили сегодня.

Стахурский стоял, склонив голову. Валя отпустила его руку и стояла рядом, тоже в почтительном молчании.

Подвиг еще надо совершить — во имя тех могил, что остались там, в Европе. Подвиг еще надо совершить — во имя этой могилы в далеком тылу.

И Стахурский вспомнил своих родителей.

Они давно умерли. Отец был машинистом депо на небольшой узловой станции близ границы на Збруче. В тысяча девятьсот пятом году он участвовал в боевой рабочей дружине и был сослан в Нарым. Там и родился Стахурский. Мать, подольская крестьянка, не вынесла сурового сибирского климата и вскоре умерла. Когда отец отбыл ссылку, его послали на фронт первой мировой войны. Поздней осенью семнадцатого года он возглавил большевистский солдатский комитет и увел полк с западного фронта на фронт гражданской войны. Через год его расстреляли оккупанты, ворвавшиеся на Украину. Три года осиротевший Стахурский был беспризорным, слонялся по степям Украины, по Крыму и Кавказу. Детская колония дала ему путевку в жизнь. Он: строил Харьковский тракторный завод, окончил в Киеве институт, вступил в партию большевиков, во время войны работал в подполье на временно оккупированной территории Украины, прошел с партизанскими отрядами от Буга до Дуная, как командир Советской Армии, дробил гитлеровскую военную машину.