К активному поиску постфеодальных форм, способных противостоять монархии (как конкретной, так и вообще), подталкивали ту же английскую аристократию и обстоятельства. В конце XVII в. в Англии произошла династическая революция, за ней последовала борьба Стюартов и Ганноверской династии, сыгравшая значительную роль в оживлении масонства и в последующем превращении КС в третьего — наряду с капиталом и государством — субъекта капсистемы, достроившего ее до целостности, а в XIX в. превратившего государство в функцию капитала на мировом уровне. Сам капитал при этом, однако, регулировался КС и в то же время подталкивал их развитие. Последние выполняли капиталистическую функцию и выступали в качестве балансира капсистемы, но вовсе не являлись стопроцентно капиталистическими или тем более буржуазными по происхождению.

Из сказанного выше ясно, что КС — латентно в XVII в. и открыто в XVIII в. — создавал некий субъект. Сам этот субъект, в свою очередь, отчасти был «собран», отчасти собрался сам в Англии, и активное время сборки, генезиса приходится на вторую половину XVI — первую половину XVII в. Как известно, генезис определяет функционирование любой сущности, будь то субъект или система (чаще речь должна идти о субъектосистемах и системосубъектах). Поэтому имеет смысл внимательнее взглянуть на эмбриональную фазу развития КС, поскольку субъект этот имеет к ним самое непосредственное отношение: и они, и капитализм — его детища. И это при том, что, как верно заметил Энгельс, те, кто создал капитализм, — это кто угодно, но только не буржуазно ограниченные люди.

Новоевропейский, а точнее новоанглийский субъект, историческая «сборка» которого началась в 1530-1540-е годы, сконструирован из нескольких элементов. Английская «семерка» факторов/элементов сборки XVI в. была представлена английской знатью; протестантизмом; капиталом — английским и еврейским; английскими пиратами; английскими спецслужбами; тайными обществами и венецианцами. Причем именно последние — количественно незначительный элемент — сыграли в исторической мутации решающую роль, а именно роль катализатора и закрепителя одновременно. Собственно, венецианцы и дали толчок процессу сборки — вопреки несходству с Англией и англичанами, а быть может, благодаря ему. «Венеция и Англия в XVI в., — писал Дж. Арриги, — были совершенно различными типами организации, которые развивались в совершенно различных направлениях, но иногда пересекались друг с другом при движении к своим собственным целям» [16] . И действительно, венецианско-английский синтез привел к фантастическому результату, изменившему ход развития Евразии и мира и протянувшемуся в будущее. Вплоть до того, что сторонники Ост-Индской Компании в британском парламенте в 1780-е годы называли себя «венецианской партией».

Весьма показательна популярность в среде британских верхов конца XVIII в. венецианского художника Антонио Каналетто (1697–1768). Его картины покупали герцог Ричмондский, эрл Карлайл и многие другие, а герцог Бедфорд вообще отвел под 24 (!) картины Каналетто целый зал. В чем причина такой популярности? Каналетто создал знаменитую серию видов Венеции, на которых город изображен не таким, каким он стал во второй половине XVIII в., а каким он был в XV–XVI вв. — успевающим, уверенным в себе, в обрамлении памятников. Каналетто застал многое из той эпохи. Для британских представителей верхушки такая Венеция была символом успеха: они считали, что именно внешняя торговля, как у венецианцев XV–XVI вв., у которых они приняли эстафету, — мотор власти и богатства, и именно поэтому упивались живописью венецианского мастера [17] .

Полтора века спустя, в 1930 г. Ялмар Шахт, призывая европейских банкиров поддержать Гитлера, обосновывал это тем, что Гитлер, наконец, сломает национальные государства в Европе и банкиры получат «Венецию размером с Европу».

С Венецией XIII–XVII вв. отождествляли свою страну не только некоторые влиятельные британцы в конце XIX в., но и некоторые влиятельные американцы в конце XX в.: по их мнению, ситуация США в конце XX в. весьма напоминает положение Венеции в Европе и мире в XIII–XVII вв. За признанием сходства следует призыв следовать венецианским принципам и установкам. Можно смело сказать, что англосаксы — британцы в XVII–XIX вв. и американцы в XX в. — воплотили и развили венецианскую политико-экономическую традицию, разумеется, немало добавив к ней, но не изменив ее суть. Не случайно в современной мировой финансово-политической верхушке довольно много представителей и потомков венецианской знати, которые находятся в родстве с крупнейшими династическими, аристократическими и финансовыми семьями по обе стороны Атлантики.

Именно средневековая Венеция, насчитывавшая в XVI в. 200 тыс. населения, управляемого 40 семьями, а не античные Афины и Рим, во многих отношениях формировала современный Запад. О роли Венеции в истории Европы свидетельствует, помимо прочего, и ее генетическо-генеалогический вклад. Венецианская аристократия дала 17 папских семей, включая Борджа и Орсини; в родстве с ней находились/находятся: Медичи, Сфорца, Бурбоны Франции и Пармы, Савойский дом, баварские Виттельсбахи и еще шесть — семь герцогских и маркграфских домов; выходцами из Венеции являются еврейские семьи Морпурго (финансировали Наполеона), Варбургов (финансировали Наполеона и Гитлера), американских Кэботов (еврейская семья Каботи из Ломбардии, перебравшаяся в X в. в Венецию) и многие другие. По женской линии с венецианской аристократией связаны финансисты и промышленники неаристократического происхождения, например, владельцы «Фиата» Аньелли.

Венеция стала катализатором процесса формирования хищного исторического субъекта новоевропейского Запада, который оказался «чужим» по отношению не только к неевропейским цивилизациям, но и к самой европейской. Но особенно сильным было венецианское влияние на Англию. Как могло произойти, что Англия XVII в. вышла из «венецианской шинели», а точнее, из венецианского кошелька?

Венеция «стартовала» как территория, подконтрольная Ромейской империи (Византией ее стали называть немецкие историки с середины XVI в., чтобы единственной Римской империей в истории осталась Священная Римская империя). Однако в IX в. после похода сына Карла Великого Пипина в Северную Италию (810 г.) и заключения договора с Ромейской империей Венеция постепенно освободилась от византийского сюзеренитета [18] . Венеция (или, как любовно и гордо называли этот город его жители, La Serenissima, Светлейшая) набрала историческую силу за счет разгрома бывшей метрополии. Венецианская верхушка сыграла большую роль в организации крестовых походов, по сути — международного разбоя, который они направляли вместе с бенедиктинцами и Ватиканом. Ну а организованный венецианцами (дожем был Энрико Дандоло) захват и разграбление Константинополя в 1204 г. во время Третьего крестового похода принес им 400 тыс. серебряных марок и немало других дивидендов, как материального, так и нематериального свойства (начиная от территории — три восьмых византийских владений — и ряда стратегических островов Средиземноморья, включая Крит и Кипр, и заканчивая фактом устранения геополитического соперника). Уже в первой трети XIII в. венецианцы, а также генуэзцы и ломбардцы опутали долговой сетью значительную часть Европы; в качестве политического союзника они использовали папу, поддерживая Рим в противостоянии императору Священной Римской империи. В значительной степени благодаря именно их позиции произошло падение Гогенштауфенов (1268 г.). Итальянские банки подбирали под себя Западную Европу, используя финансовые механизмы; в том же направлении работал орден тамплиеров.

В середине XIII в. венецианцы «запускают» золотой дукат, сохранявший хождение до 1840-х годов. Контролируя богатейшие серебряные шахты в Европе (германские земли, Венгрия, Словения, Балканы), венецианцы наладили обмен серебра на золото с Китаем и, как отмечает А. Дуглас, эта биметаллическая система, «помноженная» на «ось» Венеция — Китай, обеспечила венецианцам беспрецедентные возможности доить реальную («физическую») экономику Европы, которая, благодаря Венеции, время от времени испытывала «серебряный голод». То, как венецианцы наживались на Европе, видно из следующего: ежегодный рост европейской экономики в XIV в. составлял 3–4 %, а ежегодная прибыль Венеции — 40 % (4 млн дукатов).