Если Грейс будет действовать достаточно быстро, то, по словам повитухи, никто даже не заметит, что в одном гробу теперь двое обитателей — а поступить с умершим ребенком подобным образом будет куда лучше, чем отнести его на лондонское кладбище для бедняков.

«Я всегда советую это юным девушкам, которые, как и ты, понесли ужасную потерю, — продолжала повитуха. — А потом ты должна забыть о том, что это произошло. Ни единой душе нельзя говорить о ребенке — ни единой, даже если ты когда-нибудь выйдешь замуж. Ты падшая женщина, а такой грех ни один мужчина простить не сможет».

Грейс попыталась возразить, что она ни в чем не виновата: она не желала и не способствовала происшествию, в результате которого стала матерью; но миссис Смит велела ей больше не поднимать эту тему, поскольку так ей будет гораздо проще обо всем забыть.

Когда перестук колес наконец приобрел равномерный, четкий ритм, а вонь и слякоть Лондона постепенно уступили место приятной для глаз зелени пригорода, Грейс стала смотреть в окно, не в силах выбросить из головы события последних нескольких дней.

Заключительная часть схваток, хоть и болезненная, к счастью, оказалась весьма непродолжительной — но так получилось в основном потому, что на протяжении нескольких часов Грейс внушала себе, что настоящей боли еще не испытывает. В течение девяти месяцев, предшествовавших этому событию, она отрицала даже то, что носит ребенка; и в самом деле, при взгляде на нее никто не смог бы догадаться, что она беременна. Только незадолго до родов Грейс стала замечать, как переглядываются окружающие в ее присутствии, как перемигиваются, как отпускают шуточки вроде «Да, девчонке срочно нужен женишок!» или «Нет, ее разнесло так вовсе не от пива!», когда она субботним вечером проходила мимо таверны. Лили она, разумеется, все рассказала, хоть и не знала, что именно ее сестре известно о детях и о том, откуда они берутся.

Когда подошло время рожать (Грейс не могла сказать, как это определила, ведь она даже не представляла, сколько месяцев должна длиться беременность), девушка принялась искать человека, который помог бы ей родить: она знала, что этот процесс не только чрезвычайно болезненный, но и сопровождается кровотечением, а значит, требует много чистых тряпиц и теплой воды. Грейс обратилась к девушке, находившейся в таком же положении, и та посоветовала ей одну повитуху; но женщина отказала Грейс, объяснив это слишком юным возрастом роженицы и слишком щекотливой ситуацией: она не намерена иметь ничего общего с появлением на свет какого-то ублюдка. Грейс также пыталась обратиться в большой родильный дом на Вестминстерском мосту, но заметила объявление, где говорилось о том, что туда принимают только замужних женщин и только по предъявлению брачного свидетельства.

Таким образом, Грейс не оставалось ничего иного, как позволить судьбе решать, как и когда ей рожать. Когда поздно ночью девушка поняла, что у нее начались схватки, она дала Лили подробные указания, что делать на следующий день, а затем заставила себя дойти до ближайшей больницы на Черинг-Кросс. Ее, конечно, не пустили, но, к счастью, Грейс удалось перемолвиться словечком с доброжелательной медсестрой и та посоветовала ей обратиться в Беркли-хаус в Вестминстере. «Туда отвозят всех падших женщин», — шепотом добавила медсестра.

Беркли-хаус — уродливое здание из закопченного камня, окна которого всегда были закрыты ставнями, — находилось совсем недалеко, но к тому моменту, как Грейс добралась до него, схватки повторялись уже с такой частотой, что, если бы ей опять отказали, возможно, она разродилась бы прямо на ступенях. У входа висело объявление, где говорилось, что здесь принимают только незамужних женщин, рожающих первенца; заканчивалось объявление суровым напоминанием о том, насколько это опасное событие — рождение ребенка:

«Принимаемые пациентки должны гарантировать, что в случае трагического исхода они смогут оплатить похороны. Больница не берет на себя обязательств по оплате счетов за организацию погребения матери или ребенка».

Слава Богу, Грейс приняли в больницу, не задавая никаких вопросов, и отвели в палату, где стояло шесть кроватей, отгороженных друг от друга тонкими простынями. В изножье каждой кровати находился деревянный ящик, очевидно, заменяющий колыбель. За исключением вышеперечисленного, в помещении больше не было никаких предметов мебели и никаких украшений, кроме большого черно-белого изображения королевы Виктории.

Грейс тяжело села на крайнюю кровать. Где-то рядом плакали двое младенцев, кто-то стонал, одна женщина громко молила Бога помочь ей в час мучений. Сквозь этот гул пробивался спокойный голос повитухи, которая ходила от кровати к кровати, предостерегая, отдавая распоряжения или увещевая рожениц.

— Что ж, Мэри, ждать уже недолго, — заявила она, обследовав Грейс. Когда же та возмутилась и сообщила, что ее зовут Грейс, повитуха пояснила, что так они обращаются ко всем девушкам. Саму же повитуху следовало называть «миссис Смит». — Ты приобрела все необходимое для ребенка? — спросила миссис Смит. — Нашла место для кроватки, где не будет сквозняков, подготовила чистые простыни, которые нужно будет кипятить?