— Разумеется, — отвечала женщина, ласково обняв его за плечи. — Если я тебе не помогу, ты умрешь.

— Умру, — как эхо, отозвался Арсений.

В то, что умрет, поверил безоговорочно. И как-то не страшно было думать о смерти, даже забавно. Все когда-нибудь закончится. Вот и такси примчалось к нужному подъезду, и лестница эта корявая, ускользающая из-под ног, кончилась, и лифт, рванув наверх, чуть не выдавил внутренности наружу. Дверь быстрехонько отворилась, скрипнув петлями. Как хорошо, что коридорчик крохотный, семь шагов всего. Семь или восемь? И еще пять по комнате пройти до тахты широченной, продавленной, мягкой и пыльной. А руки у этой женщины замечательные, нежные, прохладные, так и хочется поймать их губами. Чудные пальцы! Как ловко они распутывают волосы, как нежно касаются пылающей кожи лба! Вот они сжали затылок, нащупали что-то под кожей и…

Арсений взревел от нестерпимой боли и схватился руками за голову. Да так и застыл, окаменев. Минута прошла, вторая… Он не сразу понял, что боли уже нет, а есть только пустота внутри и усталость в каждой клеточке тела. Поначалу он не поверил, шевельнулся осторожно, ожидая, что боль, как током, пронзит тело. Но ничего не случилось. Только слабость и хинно-горький привкус во рту напоминали о внезапном приступе. Арсений медленно повернул голову и посмотрел на женщину. Та сидела рядом с ним на тахте и держала в пальцах здоровенный ржавый гвоздь, покрытый сгустками крови.

— У тебя из затылка вытащила, — сообщила она и положила гвоздь на тумбочку.

Из затылка?.. Шутка, что ли? Он хотел рассмеяться, но тронул рукою голову и нащупал под волосами глубокую влажную отметину. Губы издали бессмысленный шлепающий звук. Женщина наклонилась ниже, к самому его лицу.

— Знаешь, кто я?

— Нет…

«Нет, нет…» — резонировало внутри головы.

— Я — Анастасия.

«…асия…асия…асия…» — гулко отдалось в черепе.

— Зачем меня выбрали, я не знаю, — чуть не плача, прошептал Арсений. Фарн выбрал…

Анастасия протянула ему чашку с кофе. Обжигаясь, он сделал глоток.

— Я вспомнил! — закричал он, чашка дрогнула в руке, и кофе пролился на постель. — Вспомнил! Он взял крестик! Мой крестик на цепочке, серебряный, я носил его на шее…

— Дорогой крест?

— Нет, нет, самый обычный крестик.

— М-да, не слишком много информации, — усмехнулась Анастасия. Надеюсь, Барсик нам поможет. — Она погладила Арсения по щеке. — Плохо тебе, да?

Анастасия бесцеремонно стала стаскивать с него одежду. Арсений посторонился, ожидая, что она уляжется рядом с ним. Дрожь возбуждения пробежала по телу. Но ничего из того, что так услужливо нарисовала его фантазия, не последовало. Анастасия извлекала из-под пелерины литровую стеклянную банку, на три четверти наполненную густой желтой мазью, и, зачерпывая ее горстями, принялась втирать в тело Арсения. Мазь была горячей и жидкой, но тут же впитывалась в кожу, вызывая легкое жжение.

— Это защита, — пояснила Анастасия. — Тебе, мой мальчик, предстоят нешуточные испытания.

Белкин, как всегда встал поздно. И, как всегда, в дурном расположении духа. Мерзкий осадок вчерашнего (водка, «наезд» налоговой инспекции) смешивался с предвкушением сегодняшнего (запах горелой ветчины, предстоящая встреча с директором «Архангела»). Он уже не мог отличить одно от другого. Призрачный запах тухлятины преследовал постоянно. Да нет, вовсе не призрачный, а вполне реальный запах: из розовой новенькой раковины смердит совковой канализацией. Белкин вывернул кран до отказа, пытаясь струей воды забить идущую из стока вонь. Фонтан брызг обдал лицо.

«Какая-то гадость вот-вот случится», — подумал Белкин, снимая халат с вешалки. Что за гадость — не знал. Знал другое: предчувствие его не подводит. Если отчетливо, как телетайпная лента, проносится мысль в мозгу, значит, так и будет. Говорят, бабка его славилась провидческим даром, умела кровь заговаривать. Сын ее на войне погиб, так в ту минуту, как пуля его настигла, она накрыла черной тряпкой зеркало, а незакрытое треснуло само собой.

— Мерзкий денек, — пробормотал Белкин, входя на кухню и морщась от запаха.

Инспектируя, заглянул в мусорное ведро. Так и есть! Два ломтя великолепной ветчины обратились в угли. Ну кто ценит его труды! Кто ценит деньги и вещи, приносимые добытчиком в дом!

Белкин плюхнулся на свое место. Танчо сидела напротив, попивая кофе из крошечной фарфоровой чашечки.

— Как поживаешь, принцесса? — Он по-прежнему обращался к дочери, как к маленькой девочке.

— Нормально.

Она старательно изображала взрослую, напяливая на себя самые немыслимые тряпки, благо деньги позволяли делать это. Интересно, чтобы она запела, если бы за любой дрянью надо было бы стоять в очереди часа по три, как это было в молодости самого Белкина? Впрочем, в Питере можно было кое-что достать. А вот в провинции…

— Когда экзамен?

— Завтра.

— Сдашь?

Танчо пожала плечами.

— Когда я заваливалась? Помнишь такое?

Самоуверенная, вся в него. Ирина, та только орать умеет, но при малейшей неудаче ударяется в панику и прячется за мужнину спину.

— Папуль, дай полтинник, — попросила Танчо, старательно изучая осадок на дне кофейной чашечки.

— Полтинник? Да ты вчера сотню брала! — возмутился Белкин.

— Завтра последний экзамен, отметить надо.

— Да?.. А может, тебе надо подкармливать своего БЕДНОГО, непередаваемая издевка в голосе, — студента? Как его? Толика, кажется?