– Цок-цок, – подгонял меня, как лошадь, Рихард фон Макензен. За час езды кругами по центру Киля я уже почти привык к своеобразному поведению старого немца. Город нам, в общем-то, был не нужен: мы просто в нем заблудились и не знали, как выехать на автостраду, чтобы вернуться в его уютный деревенский дом. Я впервые был у него в гостях на севере Германии. Нас связала акция примирения. Бывший гауптман разведывательного батальона Рихард фон Макензен, воевавший под Ленинградом, хлебнул на войне сполна, о чем свидетельствовала его скрюченная правая рука. По этой причине он не мог водить машину, но быструю езду любил и часто вспоминал, как в молодости гарцевал на коне. Говорил, что наездниками были его знаменитый дед – генерал-фельдмаршал и отец – генерал-полковник. В их военной династии к лошадям всегда относились с особой любовью, как к преданным друзьям. Те не раз спасали их от смерти во время боевых действий.

– Тпру, – вдруг осадил меня Рихард, – давай спросим еще раз дорогу.

Мы остановились и в очередной раз попытались выяснить, где находимся. Получив информацию, фон Макензен вновь пришпорил меня своим цоканьем. Так, общаясь на лошадином языке, мы с грехом пополам наконец добрались до дома.

Вечером, сидя в кресле, перед камином, когда мы уже разговаривали на нормальном, человеческом языке, я попытался выяснить причину столь странного обращения ко мне во время езды на машине. Оказалось все довольно просто: причиной стала контузия, которую получил немецкий офицер, когда выходил из окружения. С тех пор у него в мозгу произошли некоторые нарушения, и, садясь в машину рядом с водителем, фон Макензен часто представлял себя всадником. Он и машины различал по породам, а не по маркам. Лучшим рысаком стал для него «Фольксваген» сына. Всякий раз, когда они подъезжали к бензоколонке, он радовался тому, что их «конь» получит добротную порцию «овса». На шиномонтаже при смене колес фон Макензен озабоченно наблюдал, чтобы «подковы» были правильно подогнаны. Когда машина завывала на повышенных оборотах, то ему доставляло удовольствие это «лошадиное ржание». О странной болезни немецкого ветерана в семье все знали, пытались ее лечить, но безуспешно. Потом просто свыклись и воспринимали как некую причуду.

Теперь об этом узнал и я. Решил, что ничего страшного не случится, если стану подыгрывать ему. Нет, не ржанием, а тем, что послушно буду выполнять команды для лошадей. На следующий день я уже с успехом трансформировал цоканье на человеческий язык и нажимал на газ. При слове «Тпру» давил на тормоз. Так мы общались с Макензеном целую неделю. Расставаясь, я сказал ему в шутку, что теперь к моим двум человеческим иностранным языкам: немецкому и польскому, которыми владею профессионально, – добавился и лошадиный. Не хватает лишь диплома.

В Гамбург я приехал к вечеру. Позади осталось увлекательное трехдневное знакомство с окрестностями Кельна, немецкое гостеприимство, спокойствие и радушие тех, кто нас принимал.

На выходе из вокзала уже стояла вереница такси. Из ближнего ко мне вышел пожилой человек в очках, открыл дверь багажника и стал запихивать туда мой чемодан. Гюнтер Цигельски, мой давний гамбургский друг, организовавший эту поездку, сел впереди. Немцы поддерживали ничего не значащий разговор о достоинствах «Фольксвагена», я молчал. Вдруг разговор немцев стал более громким, а голос таксиста даже несколько нервным.

Я прислушался. Они говорили о войне. Вернее, речь вел таксист, энергично дополняя свой рассказ жестами и бросая время от времени руль. Оказалось, что Гюнтер вежливо спросил его, давно ли тот живет в Гамбурге и где он до этого жил. Выяснилось, что оба они до войны проживали в Пруссии и Померании. Сегодня это наша Калининградская область и большой кусок нынешней Польши. Таксист возмущался тем, что их лишили родины. Гюнтер не то чтобы поддакивал, а скорее пытался перевести разговор на другую тему, но ему это не удавалось. А таксист уже открыто обвинял Польшу, завладевшую его исконной немецкой землей, и русских, способствовавших этому.

Гюнтер не выдержал и, показав на меня, сказал, что я тоже русский. Таксист особо не смутился, скорее, это его еще больше раззадорило. Я вдруг услышал, как он в запальчивости стал рассказывать Гюнтеру историю своей семьи, которая бежала с миллионами других немцев в начале 1945 года из тех мест в Германию под Берлин.

Там в апреле 1945 года ему пришлось воочию столкнуться с русскими. Перед штурмом городка советскими войсками, в котором они нашли временное прибежище, местный руководитель национал-социалистической организации стал собирать всех от юнцов до стариков. Затем вручил им винтовки и определил, где они должны были с этим оружием противостоять русским танкам. Счастье таксиста, которому тогда было лишь одиннадцать лет, что мать не пустила его в окопы, уже занятые отрядом под командованием нациста. Русские танки одним залпом разогнали толпу «ополченцев» и приступили к зачистке. Стали ходить по домам, отыскивая тех, кто еще мог быть вооруженным.

В доме таксиста, помимо матери с пятью детьми, находился и отец, которого даже гитлеровские власти не смогли призвать в вермахт из-за его пожилого возраста. Он также не последовал призыву нациста броситься в безнадежную авантюру против русских танков. Спустя какое-то время во двор вошел русский солдат с автоматом. Сразу же отвел отца в сторону и на ломаном немецком спросил: «Урен (часы) есть?» На свою беду отец не имел их в данный момент. Этого оказалось достаточным для того, чтобы солдат снял автомат с плеча и, не раздумывая, разрядил по нему целую очередь. Все это произошло на глазах семьи.

Рассказывая через много лет эту историю, таксист не мог успокоиться. Я продолжал молчать. Не было даже никакого желания пытаться возражать или объяснять поступок нашего солдата желанием мстить за поруганную русскую землю. Это просто не имело смысла, так как речь шла об обыкновенном мародерстве и убийстве безоружного человека, у которого не было возможности защитить себя.

Так в молчании мы подъехали к дому Арно Зурмински, известного немецкого писателя, проживающего в Гамбурге. Он ждал нас, пригласив беседовать за чашкой кофе. Когда мы прощались с таксистом, я подошел к нему, протянул руку и попросил прощения за поступок моего соотечественника. Не знаю, удалось ли мне добиться желаемого, но таксист сказал, что он читал книгу русского писателя-диссидента и фронтовика Льва Копелева «Хранить вечно», рассказывающую о зверствах со стороны некоторых из наших солдат. Сказал, что «он не перекладывает преступление со стороны того солдата на всю нашу армию и уважает Копелева за то, что тот в своей книге об этом также убедительно говорит. Садисты и преступники есть в любой армии. Это наднациональное чувство, свойственное любой низменной человеческой натуре. Ему, конечно, до сих пор обидно, что миллионы немцев лишились своей родины в Пруссии, Померании и Силезии, но это отнюдь не чувство, сходное с желанием требовать реванша. Просто родина, это все-таки место, где человек родился и прожил свои лучшие юные годы. А в результате преступной политики национал-социализма, развязавшего под руководством Гитлера самую страшную и бесчеловечную войну, до сих пор еще не могут зарубцеваться раны сотен тысяч немецких семей, изгнанных из родных мест».