Волков прошелся меж койками, посмотрел в проход. На побеленную стену, во всю ширь которой раскинулся плакат: «Запомни сам, скажи другому, что честный труд — дорога к дому!», падала тень от сидящего Филина. Большая, искривленная, она колебалась все время, то удлиняясь, то укорачиваясь, — видно, старик медленно раскачивался на табуретке.

Волков опять почувствовал на себе тяжелый взгляд старика. Ладони у него вспотели, а спина и затылок напряглись, будто он ждал удара. Резко повернувшись, он пошел по проходу к Филину.

— Чего ты на меня уставился? — подойдя, вызывающе спросил он. — Чего тебе надо? Не видел раньше, да?

Старик поднял голову, покрытую жесткой седой щетиной, и буднично спросил:

— Сегодня выскакиваешь?

— Ну, освобождаюсь. А что?

— По зачетам? До конца срока-то тебе, вроде, еще год как тянуть?

Филин говорил так, точно и не стояла между ними та ночь. Волков успокоился немного, тело чуть обмякло, только у затылка немного покалывало, словно он отлежал шею.

— Суд был, — ответил он. — Освободили…

— Так… Заработал, значит.

— Ну, заработал. А тебе чего? Не нравится?

— Почему не нравится? Всяк по-своему на свет вылазит… Можно головой, можно и ногами.

— Это ты к чему? — прищурился Волков.

— Да так, — протянул Филин и вдруг спросил без всякого перехода. — Завязать думаешь?

«Вот оно, начинается», — плеснулась в голове мысль, и Волков подался назад, посмотрел на Филина, щурясь.

— А если и завяжу? То что?

Филин поднял голову выше. Свет из окна ударил прямо ему в лицо и осветил на нем паутинное переплетение морщин, набрякшие под глазами мешки.

— Да ничего, — Филин смотрел, не мигая. — А может, найдешь там Ваську Пана? Передашь привет от Филина…

— Брось петь-то мне. Не младенец.

— А что? Васька — вор фартовый.

— Я говорю: брось петь тут мне.

— Вор фартовый, в авторитете… Может, все ж поищешь? Сам знаешь, иногда лучше, когда со своими-то на большой живешь.

Филин медленно сжал в кулак короткие пальцы, постучал кулаком по коленке, потом также медленно распрямил большой палец, поставил его свечой.

— Вот так.

Волков начал жалеть, что затеял этот разговор, не надо было обращать на старика внимания: только еще хуже растревожил душу. Он хорошо понимал скрытую в словах Филина угрозу. А внешне не придерешься — уговаривает. Хитер… Но его-то тоже на мякине не проведешь.

— А ну тебя, — зло бросил он. — Васька, Васька… Вылезешь на свободу, сам ищи его.

Отступив вперед спиной два шага, он повернулся и пошел к выходу из барака. Уже у дверей услышал:

— А может, поищешь все же?

— А-а, — отмахнулся он и толкнул ногой дверь.

Небо развиднелось. На нем, словно проталины, появились синие просветы. Розоватые облака вокруг них медленно двигались, наползая друг на друга, то сужая проталины, то обнажая ослепительно сияющую темно-синюю бесконечную даль.

Волков шел по песчаной, влажной и хрустящей дорожке. Он обогнул два барака, клуб с круглой башенкой, прошел между подстриженными кустами акации и вышел к дороге в промышленную зону. Дождь подразмыл дорогу. Она оползла в кюветы, но по обочине уже протянулась протоптанная в грязи липкая тропинка. Путь этот был ему знаком до мелочей. Вон там, впереди, метрах в ста от него — школа. Около ее дверей вкопана большая бочка для окурков. В этой школе все было наоборот: в старших классах училась молодежь, а в младших — пожилые, с загустевшим голосом люди. Иногда на уроках, решая задачи по учебнику третьего класса, кто-нибудь из учеников бурчал в сердцах на весь класс:

— А-а, нехорошая, не решается — падла.

На него цыкали, а учительница, жмурясь, смотрела в окно.

Волков в этом году закончил девятый класс. В школе сидел он у окна, напротив которого рос небольшой тополь. Возле тополя дорога резко поворачивала и вскоре упиралась в деревянную вахту.

Он обогнул школу, дошел до поворота, и в этот момент солнце окончательно прорвало облака, хлынуло, освободившееся, на землю, ударило лучами по крыше вахты, и черный влажный толь на ней задымился.

Он широко расставил ноги и посмотрел вверх. Голова немного кружилась от напряжения, и блестящее небо, казалось, клонится за спину. По этому склону, разбегаясь от солнца, скользили белые облака. Словно весь мир распахнулся перед Волковым, и он впервые за утро душой почувствовал, что сегодня выходит на свободу.

Рассмеялся радостно, подумал:

«А ведь и вправду — освобождаюсь».

Хотел идти дальше, но вдруг услышал:

— Любуешься?

Он обернулся. С другой стороны дороги, за кюветом, стоял капитан Шавлов. Коротковатые руки его с огрузшими кистями чуть раздвигались в сторону, неплотно прилегая к бокам, зеленый китель туго обтягивал фигуру.