Голубые следы
вернуться

Винтман Павел Ильич
Шрифт:

4/XI–1941

«Мне снятся распечатанные письма…»

Мне снятся распечатанные письма, И блеск пера на цензорском столе, И кляксы черные. О, сколько, сколько лет, Как на сукне зеленом повелись Вы. И ручка в поисках измен, как пистолет, И радость мимо, горе — мимо, счастье — мимо. О жесткая войны необходимость, О сгустки чувств людских на цензорском столе.

14/XI–1941

Путеводное

В боях мы не грубеем — только руки, А сердцем стали, кажется, нежней. Нас осеняют светлые хоругви Любви к народу, к родине, к жене. Без жалоб мы пускаемся в дорогу, И где-нибудь, на энском рубеже, Последний шаг мы отдадим народу, Последний вздох — оставленной жене. Мы потому уверены в Победе, Нам потому неведом жалкий страх, Что юность наша с мужеством — соседи, Что нежность наша — ярости сестра.

9/I–1942

«Это — город Ташкент…»

Это — город Ташкент, перекресток далекой разлуки. Путь к тебе на восток, мой маршрут убегает на запад. Над забитым вокзалом — зимний ветер дорожной разрухи Теребит, будто флюгер, прокисший, зачумленный запах. Оттолкнувшись звонками от сыпнотифозных плакатов, Поезд бросился в ночь, кукарекнув простуженным горлом. Кто мне может помочь разобраться: это поезд ли мчится на запад, Или мир на восток вместе с сердцем моим непокорным? Непокорное сердце мое! Весть из дому, как дар, ожидая, Мы сквозь битвы пройдем, завоюем любые твердыни, Мы пройдем сквозь разлуку, любую беду побеждая, Чтоб вернуться к тебе, дорогая моя, невредимым. Это будет в Ташкенте, в Москве иль на занятых землях немечьих… Я не знаю еще ни минуты, ни часа, ни года. Только это свершится на улице Радостной встречи, На проспекте Победы, у площади Счастья народов.

23/I–1942

«Мы жили странными порядками…»

Мы жили странными порядками, Но все же, все же — хорошо! Гордились девичьей прядкою, Искали рифму к «Равашоль». Все наши песенки под окнами, Все нарушенья тишины,— Все это было перечеркнуто Одним движением войны. Любимая, пойми тоску мою: Не страх погибели в бою, Пойми, о смерти я не думаю И, если хочешь, не боюсь. Я болен грустью, как экземою, — Ведь если даже не умрешь, — Ни песен наших, ни друзей моих, Ни молодости не вернешь.

30/I–1942

«Обыденный день превращается в вечер…»

Обыденный день превращается в вечер. Скамейки еще не успели остыть. А в парке уже начинается вече Друзей моих — умных, веселых, простых. Но ветер и лбы, и скамейки остудит, Обыденный вечер — обычная ночь… Но встал человек в старомодном костюме, Рукою взмахнул — и обыденность прочь. Оркестр, в грозу превращающий будни, С раскатами грома мешающий медь!.. Неужели, ребята, мы больше не будем, Как летние ливни, в аллеях шуметь? Идут легионы на запад без страха, Мне этого мало, мне надо скорей, Чтоб снова взмахнул своей палочкой Рахлин В затихшем саду на высокой горе.

15/II–1942

«Смиренно дождавшись, чтоб стаял лед…»

Смиренно дождавшись, чтоб стаял лед, Зиму проспав, как медведь в берлоге, Весною на задние лапы встает Самая подлая биология. И сердце, припомнив интимный покой, Томит соловьем и кукует кукушкой… Война ведь не только холодный окоп, Не только патроны, снаряды и пушки. Есть у войны и другое лицо — Страшней, чем гримаса ограбленных дочиста, Война — это хриплая ругань бойцов И жуткое женское одиночество. Нам враг своей кровью заплатит за кровь, Своею разрухой за нашу разруху, И взорванным кровом — за взорванный кров… Но чем он заплатит за нашу разлуку?..

14/III–1942

На рождение дочери

Я не знаю, как писать об этом, — Маленькая девочка пришла. И, дыханьем радости согреты, Рушатся и мысли, и дела. Ей, конечно же, еще неведом Давний и нехитрый мой расчет, Что она назначена полпредом Даже до рождения еще. Ей дано, как маяку в тумане Океана одиноких дней, Сделать каждую улыбку маме Постоянной нотою моей.

20/III–1942

«Не нужно слов. Слова бывают лживы…»

Не нужно слов. Слова бывают лживы. Не нужно клятв, произнесенных вслух. Но если мы с тобою будем живы — Поверит мир в предназначенье двух. Наверно, мы смешны, как могикане. Пришла война, мгновенно развалив Не слишком прочно пригнанные камни И верности, и чести, и любви. Погас в сердцах последний чистый лучик, Возлюбленных забыты имена. И таинству совокупленья учит Чужих невест приезжий лейтенант. Но мы с тобой… К чему пустые речи? Не нужно клятв, произнесенных вслух. И если суждено свершиться встрече — Поверит мир в предназначенье двух.