— Тебе и близко не следовало подходить к Белазию. Все даже хуже, чем я думал. Нет, позволь мне расстегнуть. У тебя руки замерзли. — Расстегнув застежку с драконом, он снял с меня плащ. — Будь осторожен, слышишь? Он дурной человек. Все они таковы, если уж на то пошло, а он — хуже всех.

— Так ты о нем знал?

— Я бы так не сказал. А ведь мог бы догадаться. Это вполне в его духе. Но я имел в виду другое: тебе не следует водиться с этими людьми.

— Что ж, он архидруид или, во всяком случае, глава этой секты, так что он фигура значительная. Да не гляди так тревожно, Кадал, сомневаюсь, что он попытается причинить мне вред и никому другому, думаю, тоже не позволит.

— Он тебе угрожал?

Я рассмеялся:

— Ну да. Грозил проклятьем.

— Говорят, такие вещи прилипают словно репей. Говорят, друиды могут наслать на тебя кинжал, который станет охотиться за тобой много дней, а ты и не узнаешь ничего, пока не услышишь свист, с которым он разрезает воздух за мгновение до удара.

— Мало ли что говорят. Кадал, есть у меня еще пристойная туника? Лучшую уже принесли от прачки? И я хочу сходить в баню прежде, чем пойду к графу Британскому.

Подняв крышку сундука с одеждой, он бросил на меня косой взгляд.

— А ведь Утер, наверное, пошел прямо к нему. Это тебе известно?

— Конечно, — снова засмеялся я. — Предупреждаю тебя: я расскажу Амброзию правду.

— Всю правду?

— Всю до капли.

— Что ж, думаю, так будет лучше всего. Если кто-то и может защитить тебя от них…

— Не в этом дело. Просто он должен знать. Он имеет на это право. Да и почему я должен скрывать это от него?

— Я думал о проклятьи… — смущенно произнес Кадал. — Даже Амброзий не в силах будет уберечь тебя от него.

— Плевал я на это проклятье, — бросил я и сделал жест, который не часто можно увидеть в домах вельмож. — Забудь о нем. Ни ты, ни я не сделали ничего постыдного, и я отказываюсь лгать Амброзию.

— Настанет день, когда я увижу страх в твоих глазах, Мерлин.

— Вполне вероятно.

— Ты в самом деле не боишься Белазия?

— Неужели я должен? — Мне стало интересно. — Он не причинит мне вреда. — Я расстегнул пояс и бросил его на кровать. Затем внимательно посмотрел на Кадала. — Ты бы испугался, если бы узнал, какой конец ожидает тебя, Кадал?

— Да, клянусь псом! А ты?

— Иногда. Иногда я вижу его урывками. И это видение вселяет в меня страх.

Слуга стоял неподвижно, не отрывая от меня наполненных страхом глаз.

— И что же ты видишь?

— Пещеру. Хрустальный грот. Временами мне кажется, что это смерть, а иногда — рожденье, или врата видений, или темные объятья сна… Я не могу сказать наверняка. Но однажды мне все откроется. А до тех пор, полагаю, мне нечего опасаться. В конце я обрету покой в пещере, как ты… — Я вдруг замолк.

— Как я? — быстро спросил он. — Какой конец меня ждет?

— Я хотел сказать: «Как ты доживешь до старости», — улыбнулся я.

— Это ложь, — грубо бросил он. — Я видел твои глаза. Когда у тебя видения, глаза у тебя становятся странными; я заметил это еще раньше. Зрачки расширяются и словно затуманиваются, будто ты видишь сны, — но лицо при этом остается жестким. Нет, это не сон, лицо у тебя становится холодным и жестким, словно хладный металл, и тогда кажется, что ты не замечаешь ничего, что происходит вокруг. Ты начинаешь говорить так, будто ты не человек, а бесплотный голос… Или словно ты улетел куда-то, оставив свое тело, чтобы впустить в него кого-то иного… Словно дуют в рог, чтобы извлечь звук. О, я знаю, я видел это лишь дважды, краткие мгновения, но каждый раз меня пробирала дрожь.

— Я тоже боюсь, Кадал, — сказал я и сбросил свою зеленую тунику на пол. Он подал мне длинную рубаху из серой шерсти, какую я надевал, ложась в постель. Я рассеянно потянулся за ней и присел на край кровати, так и оставив одежду лежать у меня на коленях. Я говорил скорее сам с собой, нежели с Кадалом. — И меня это тоже пугает. Ты прав, именно так я себя и чувствую — пустой оболочкой, в которую входит что-то иное… Я говорю, вижу, думаю о вещах, о которых дотоле не имел ни малейшего представления. Но ты ошибаешься, когда полагаешь, что я ничего не чувствую. Это причиняет мне боль. Думаю, это потому, что не могу управлять тем, что прорицает во мне… Я имею в виду, я еще не научился им управлять. Но я научусь. Это мне тоже известно. Однажды я смогу управлять той частью меня, которая знает и видит, и это и будет настоящей силой. Я смогу отличить в своих прорицаниях интуицию человека от тени бога.

— А когда ты говорил о моем конце, что это было?

Я поднял глаза. Как ни странно, лгать Кадалу оказалось намного труднее, чем Утеру.

— Но я не видел, как ты умрешь, Кадал. Я не видел ничьей смерти, кроме своей собственной. Я сказал не подумав. Я собирался сказать: «Как ты где-нибудь в чужом краю…» — Я улыбнулся. — Я знаю, что для бретонца это хуже ада. Но, полагаю, тебе не избежать такого конца… То есть если ты останешься моим слугой.

Его взгляд просветлел, а губы растянулись в улыбке. Я подумал, что обладаю настоящей силой, если одно мое слово способно испугать такого человека.