Действительно, по официальной статистике Госкомстата, у нас в стране сегодня 450 тысяч научных работников и инженеров. А вот статистика РФФИ за десять лет существования: гранты получили около 70 тысяч человек, это и есть реально пишущие научные работники. А академик Гапонов-Грехов считает и эту цифру преувеличением. Он говорит: «По моим оценкам, в России работают 30 — 40 тысяч научных работников». По трезвым оценкам, наших работников за рубежом в 70 странах — около 30- 35 тысяч человек. То есть примерно такой же потенциал у нас и там, и здесь.

Так вот, подвожу к нашей теме: надо эффективно распорядиться и потенциалом здесь, и потенциалом «там», который вырос на наших учебниках, на наших интеллектуальных корнях и атмосфере. А наша атмосфера — это что-то заветное, бескорыстное. Не надо говорить, что этого совсем нет в Америке, особенно в студенческой, аспирантской среде. Но все- таки меркантилизм там на первом месте. То есть наука там — это профессия, это способ заработать на жизнь, творить надо в свободное время.

Так как же нам объединить эти два потенциала? Вот в декабре 2002 года в Дубне пытались начать строить интеллектуальный мост. Мне кажется, это только начало. Надо отказаться от старого стереотипа: уехал — предатель, изменник. Нет, это просто люди, которые решили делать свою карьеру, свою судьбу «там». А остальные россияне — здесь. Кончилась холодная война, остались, конечно, идеологические различия, но давайте думать больше о самом научном сообществе, а не о том, как относятся к этому государство, власти и так далее. Да, я знаю, есть позиции крайние. Позиция крайняя здесь — уехали отбросы, неудачники, которые ничего не хотят и не могут. Позиция крайняя там — в России остались одни дураки, все настоящие ученые уехали на Запад, в «этой стране» науку делать невозможно. Вот две крайние точки зрения. Думаю, как всегда, истина посередине. Пусть крайние пережевывают свои концепции, а нам надо жить здесь и строить новую российскую науку

Анатолий Прохоров — президент Российской академии Интернета, возглавляет телекомпанию «Пилот ТВ». Окончил физфак МГУ (кафедра квантовой статистики академика Боголюбова), кандидат физико- математических наук. Работал в Совете по истории мировой культуры как культуролог. Занимался театром и кино как искусствовед и критик.

Я постараюсь развить тему кочевничества — тему Чингисхана. Здесь говорили о потомках, я как раз потомок. Поясню, почему я так решил. Первая причина — бабушка моего отца по женской линии из последних княжен дикого племени тунгусов. Тунгусы — это одно из самых необразованных и злобных племен северных монголов, которые так и живут на Северном Урале. Вторая следующая. Дело в том, что я сижу даже не на двух стульях. Я выпускник физфака МГУ 1971 года, с другой стороны, я представляю гуманитарные науки как завотделом Института культурологии и художественную культуру как человек кино, телевидения, театра. Это для меня очень важно, чтобы затронуть иной аспект. Не о государственной науке, не о науке во времени, не о кризисе науки, а о состоянии сегодняшнего научного сообщества — о том, чем ученые занимаются и куда двигаться науке дальше. Это к вопросу о Чингисхане.

Но прежде всего — маленький экивок к Юрию Михайловичу Лотману, учеником которого я себя в какой- то степени считаю. Он говорил о двух культурных оппозициях. Первая — это оппозиция культурно-некультурного. Оппозиция номер два — это своя культура и чужая. Дополняя Лотмана, могу сказать, что существует культурная оппозиция номер три — одна культура, другая культура. Я даже не позиционирую, к какой именно отношусь. Получается, одна моя, а вторая, я ее признаю, но она чужая. Юрий Михайлович приводил пример рукописи Древней Руси. А именно рукописи полян: мы, поляне, живем аки люди, у нас есть законы (и идет перечисление законов полян). А древляне живут, аки звери, они... (и дальше идет перечисление). То есть, говорит он, закон, по которому живут древляне, не замечается культурным сознанием полян, что характерно для IX века новой эры и что сохранилось до сих пор. В этом смысле как раз речь идет о кочевой культуре, в терминах культурологии называемой номадической культурой. И она осталась сегодня в нас.

Что я имею в виду? Кочевничество и номадический менталитет в России очень сильны, в отличие от рисовой культуры Дальнего Востока (где принцип такой: есть моя делянка, я расшибусь, но буду на ней сидеть). Например, оказывается, творческие группы, антрепризы — это кочевники. Они собираются, делают фильм, разбегаются. В следующий раз режиссер снимает фильм с другим оператором, с другой творческой группой и так далее. Это похоже на набеги казаков на очередные турецкие земли. В этом смысле надо различать оседлые и номадические культуры как два полюса — северный и южный. И проблема в том, что профессионализм — это качество оседлой культуры (я в этом месте умею выращивать рис лучше, чем сосед, потому что я 31-й год сажаю рис на этом поле), а так называемый творческий, кочевнический удел — осваивать новые территории. Вот почему я принадлежу к потомкам Чингисхана в этом смысле, потому что я — профессиональный кочевник. Я умею профессионально осваивать новые профессии — физик-теоретик, писатель, литературный и театральный критик, культуролог, продюсер, редактор, психолог.

Прочтите несколько книг о том, как создавалась Кавендишская лаборатория, когда было сказано: забудьте о том, что существовали престижные фундаментальные «делянки» теоретической физики. Они уже возделываются, эти рисовые поля. Двигайтесь дальше. Это ход кочевника. Эти ученые основали молекулярную биологию, делали исследования по открытию ДНК.

Сегодня наступил момент сделать следующий шаг в покорении точных наук, прежде всего физики и математики. преодолеть старый менталитет, соединиться с гуманитарными науками, науками социальными, науками коммуникативного цикла, к которым относятся педагогика, медицина, менеджмент. Двигаться туда, где лежат интересы современного общества.

Хочу напомнить глубокоуважаемым коллегам: кто-то сказал, что наука — это способ удовлетворить собственное любопытство за государственный счет. Государственный счет закончился, тем не менее какой-то внутренний заказ общества есть. Заказ на то, чтобы лучше делать, условно говоря, молочные бутылки или высокоточное оружие. И где найти силы, где найти уверенность, чтобы уйти с насиженного места, не потеряв свою исследовательскую тенденцию? Эту проблему надо решить.

По аналогии с теорией динамического хаоса вспомню китайскую пословицу: не дай вам Бог родиться во время перемен. Мы выбираем собственную позицию, и в период динамического хаоса можно правильно «проброунировать» — правильно выбрать то накладывающееся поле, которое ведет тебя от одного устойчивого положения к другому. Это момент сегодня профессиональный, потому что если раньше позиция ученого была точка на пространстве: ты физик, а я химик, а я биолог, то сегодня существует понятие профессиональной траектории. Я начинаю как физик, продолжаю как химик, дальше ухожу... Я кочевник в профессиональном пространстве, и поэтому я творец. Мы находимся в этой критической динамической эпохе.

Так вот сегодня в целом у культуры мировой как таковой сотни так называемых авторских субкультур, реально существующих. Атлас исследовательских субкультур тоже быстро меняется. В этом смысле для меня проблема номер один — не возопить: «Государство, дайте нам деньги», не говорить о кризисе, не уезжать. Я хочу сказать молодым ученым и студентам: спасибо за ваш выбор, что вы каким-то образом интуитивно ощущаете здесь эту возможность. Пожалуйста, не упустите ее, ибо бездарно, глупо болтаться в этой стране по старым делянкам. Лучше двигаться в России вместе со всеми ее кочевническими инстинктами и азартом, который сделал Америку.