— Общались, и даже помногу! Она экономист-практик, я экономист-теоретик. Я много полезного почерпнул для себя из ее практических наблюдений. Так что же с ней случилось?

— Я понял, что вас беспокоит, Иван Васильевич! Лично к ней у нас нет никаких претензий.

— Если бы у вас даже и были к ней претензии, от меня вы о ней услышали бы только хорошее. Скромная, трудолюбивая, думающая женщина. Не легкой жизни человек. В войну потеряла родных, в очень раннем возрасте… Воспитывалась в детском доме. Всего достигла сама. Словом, моя характеристика будет самой положительной, поэтому я все же настаиваю на том, чтобы вы объяснились!

— Если вы так настаиваете, я вынужден опередить свои вопросы. Она убита!

— Убита? Какой ужас! Кто, за что ее убили?

— Убита мужем!

— И он скрылся?

— Нет! Не скрылся…

— За что?

— Вот ради ответа на этот вопрос я сюда и приехал… Вот, посмотрите!

Осокин выложил на стол анонимные письма.

Профессор подвинул к себе листки, некоторое время внимательно вчитывался, перевернул письмо, подписи не нашел и оттолкнул листки.

— Какая мерзость! Что это такое?

— Письма неизвестных доброжелателей ее мужу!

— Это даже не ложь, а какая-то слизкая пакость! Он что у нее, сумасшедший?

— Не сказал бы!

— Жизнь прожил, а к такой пакости впервые прикасаюсь… Среди отдыхающих я не замечал таких мерзавцев!

— Мерзавцев не всегда легко различить…

— Неправда! Мерзавцев такого разряда всегда можно отличить. Вы проследите за лексикой писем, за оборотами фразы, так и вылезает мещанское мурло! Есть люди образованные, есть люди простые, но это мурло может затесаться и в среду образованных, и в среду простых, и там и там оно отличимо. Категорически заявляю, что в те дни, когда мое пребывание совпало с ее пребыванием, никого с этим мурлом поблизости не было.

— Три письма, и будто бы разные люди…

Профессор подвинул к себе письма и морщась прочитал все до одного, от строчки до строчки.

— Письма три, а автор один!

— А вот это и надо мне доказать! Пока мне поможет ваше заверение, что в письмах содержится явная ложь. Теперь у меня другой вопрос. Когда вы с ней общались, у вас не было ощущения, что она была чем-то расстроена, подавлена? Вот почему я не спешил вам все открыть, я опасался, что чем-то повлияю на ваше впечатление…

Профессор задумался.

— Нет, вы не поспешили мне все открыть… Без этого, пожалуй, некоторые детали в ее поведении ускользнули бы от моего внимания. Действительно, можно было подумать, что над ней что-то тяготеет… Она вдруг теряла нить рассуждений, как бы отключалась сознанием… Нет-нет да вдруг о чем-то задумается, никак не связанном ни с предметом беседы, ни с обстановкой… Я, откровенно говоря, приписывал это ее усталости… Теперь бы я истолковал это иначе… У нее ранее не было неприятностей с мужем?

— Могли быть… Поэтому ваши впечатления так и важны для следствия.

— И этот… муж, за что ее убил? Из-за этих писем? Вы имеете вполне достоверные доказательства, что именно он убил ее?

— Неоспоримые доказательства!

— И как он объясняет свой поступок? Неужели этими письмами?

— Преступление, вы хотите сказать, Иван Васильевич! Старается объяснить ревностью, стало быть, этими письмами! Но он автор их…

— Тогда, молодой человек, не в письмах причина! Ищите глубже!

— Ищем, Иван Васильевич! А вам спасибо, что помогли…

Осокин занес в протокол показания профессора и отправился на поиски других свидетелей. Он нисколько не сомневался в показаниях Ивана Васильевича, но считал, что нелишне и здесь замкнуть Охрименко всякую возможность поставить что-либо под сомнение. Нашел двух женщин, которые ходили с Елизаветой Петровной вместе на пляж. Их показания легли в протокол убедительным доказательством того, что письма содержали клевету.

Собственно говоря, можно было собираться в обратный путь, идти на вокзал, позаботиться о билете на поезд, а оставшееся время побыть на море.

Время переступило полдень. Осокин, выйдя в город, почувствовал, как он был неудачно одет для июньской жары. На нем был его выходной темно-синий костюм, ткань мгновенно накалилась, будто кто ее специально прогревал на отопительной батарее. Пришлось пиджак аккуратно свернуть и положить в портфель. С билетами было трудно. На вечерний поезд можно было взять билет только за два часа до его отхода. Так что до вечера он мог распорядиться своим временем. Осокин поспешил на городской пляж.