— Добро. Часок отдохну и тоже поеду... Ты чего поник?

— Помилуй, государь! Полагал — малая охота. Большую для тебя не готовил...

— Ладно, посмотрю на малую. — Иван обернулся к Порфирию: — Гонца пошли. Пусть скажет государыне и Адашеву: мол, завтра утром вернусь.

Когда царь Иван выехал на охоту, солнце еще основательно припекало, хотя и было уже на полпути к закату. Сразу за воротами ограды Тонинского царского дворца свернули направо, миновали вброд Сукромлю и неспешно двинулись по ее правому берегу, заросшему луговой разнотравицей с куртинами мелкого кустарника.

Иван ехал верхом. Под ним вороной аргамак грыз золоченые удила, порывисто перебирал тонкими ногами и зло косился на соседних коней, рядом — Даниил Патриков да Афанасий Морозов, у этих лошади каурые, поджарые. На три-конь позади двигалась царская охрана: приближенный рында Спиридон да стрелецкий десятник Юрша Монастырский. За ними — двор. В первой паре Прокофий Морозов с Игнатом Нарышкиным. Из-за жары все одеты в легкие полотняные чуги — кафтаны для верховой езды; государева чуга шита цветным шнуром, а кляпыши позолочены. Один только боярин Морозов блюдет старину — нарядился в широчайшую шубу.

За государевым двором — верховые стрельцы, потом слуги боярские и лучники царя. Поезд замыкали псари с собаками, но они не стали переезжать речку Сукромлю, а вытянулись дугой по заболоченному кустарнику в ожидании сигнала, чтобы спустить собак.

У Морозова-старшего отлегло от сердца: выезд шел чередом, у государя хмурость прошла, он самолично приказал к вечеру любимую ушицу из ершей сварить. Опять же, особую милость проявил: дозволил Афанасию рядом с собой ехать. На широком лице боярина Прокофия появилась самодовольная улыбка. Оглянулся на свиту царскую, понимают ли они радость его, и потускнел. Острым взглядом неположенное заметил: следом за поездом царским ехали его малайка, холоп младший Васек и дочка Таисия. Он тотчас ее узнал, хотя та и нарядилась в кафтан и мурмолку братьевы... Вот бесова девка! Нет чтобы в светелке сидеть, бабьим делом заниматься, бисер низать иль шелком вышивать, пример брать со снохи Марии, жены Афанасия, рукодельницы и хозяйки отменной. А эту, вишь, на мужские забавы потянуло. Вся в покойницу мать, царство ей небесное!.. Проведает государь, лихо будет! Что подумать может?

Но тут вниманием боярина Прокофия вновь завладел царь. Впереди что-то случилось. Ехали втроем, и вдруг государь стегнул коня, поскакал. За ним Афанасий. Прокофий недоумевал: что бы это значило?

А там произошло вот что...

Еще как Сукромлю перебрели, Иван пошутить изволил, спросил Даниила, почему он не женился до сих пор, может, чего не хватает у него. Даниил сдуру ответил:

— Все на месте, государь. А вот почета не хватает. Служу тебе верой и правдой, а толку что? Нет у других почтения к слугам твоим.

Веселость с царя ветром сдуло. Насупился опять, морщины на лбу резче проступили.

— Кто осмелился обижать слуг моих?!

— Дозволь по порядку, государь? — Иван хмуро кивнул.

Даниил говорил, постепенно воодушевляясь: — Сватов я послал к боярину Михаилу Еремеичу. Принял, ничего не скажешь, честь честью. Сваты разговор повели, поминки выложили. Боярин холопам приказал развернуть, осмотрел и говорит: «Сказываете, прислал Данилка, сын Ивана Патрикова? Обноски прислал, сваты дорогие! Знать не знаю вашего Данилку и знать не хочу!» Ему сваты: мол, Данила у государя Иоанна Васильевича в доверенных слугах ходит. А боярин свое твердит: «Какое мне дело, кто у кого в услужении? Говорю, обноски не принимаю».

Иван насмешливо спросил:

— Может, и впрямь рухлядь-то ношена была? А?

– Помилуй, государь! Послал я пять соболей, два десятка куниц, плат, серебром шитый, камки штуку. Мы порядок знаем! Не. Все потому, что мало жалуешь меня за мою службу верную. Ничем не отмечен я.

Хорошее настроение постепенно возвращалось к Ивану, он усмехнулся:

— А красна девка у боярина Михаила?

— Посмотрел я ее. Она у Трех Святителей обедню стояла. Ничего, статная. Может, токо, худовата маленько.

— Э, Данила, хочешь, я тебя пожалую? Сватом поеду, мне боярин Михаил отказать не посмеет. А девку сам посмотрю, может, и мне понравится.

Даниил заметно испугался:

— Что ты, государь!

Иван вновь насупился:

— Не возрадовался ты, Данилка, чего-то.

— Чему радоваться-то?.. У тебя и своих забот хватает, а мы уж как-нибудь сами. Вот вернусь, Бог даст, из похода Казанского, тогда и уломаю старика.

— Врешь, Данилка! Другое у тебя на уме. Боишься, а?

— Боюсь, государь! Хоть ты и женился и голубишь государыню Анастасию, а все ж прыть не потерял... Много о тебе разговоров ходит. Вдруг приглянется девка тебе...

— Вон какие среди вас разговоры! Ах ты, раб лукавый! Государю своему не веришь! Чужую девку показать боишься! Вот преданность твоя!

Судорога искривила лицо Ивана, губы растянулись, открыв зубы, он огрел нагайкой аргамака, обиженный конь присел и рванул галопом.

Скачка охладила Ивана, да и понял, что не стоило сердиться на дурацкие речи. Он начал придерживать разгоряченного коня. На взгорье Афанасий подъехал к царю и сказал:

— Государь, разреши подать сигнал псарям. Волки вон в тех зарослях, от собак сюда пойдут. Ты тут стой, а мне дозволь отъехать на ту сторону речки, там людишки наши, будем зверье от леса шугать.