Влияние Екатерины на Петра огромно, и с годами оно растет. Она дает ему то, чего не может дать весь мир его внешней жизни – враждебный и сложный. Он – человек суровый, подозрительный, тяжелый – преображается в ее присутствии. Она и дети – его единственная отдушина в бесконечном тяжком круге государственных дел, из которого нет выхода. Современники вспоминают поразительные сцены. Известно, что Петр был подвержен приступам глубокой хандры, которая нередко переходила в припадки бешеного гнева, когда он все крушил и сметал на своем пути. Все это сопровождалось страшными судорогами лица, конвульсиями рук и ног. Голштинский министр Г. Ф. Бассевич вспоминает, что как только придворные замечали первые признаки припадка, они бежали за Екатериной. И дальше происходило чудо: «Она начинала говорить с ним, и звук ее голоса тотчас успокаивал его, потом она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, и он засыпал в несколько минут. Чтобы не нарушить его сон, она держала его голову на своей груди, сидела неподвижно в продолжение двух или трех часов. После этого он просыпался совершенно свежим и бодрым».

Она не только изгоняла из царя беса. Ей были известны его пристрастия, слабости, причуды, и она умела угодить, понравиться, просто и ласково сделать приятное. Зная, как Петр расстроился из-за получившего как-то повреждения своего «сынка» – корабля «Гангут», она писала царю в армию, что «Гангут» прибыл после успешного ремонта «к брату своему „Лесному“, с которым ныне совокупились и стоят в одном месте, которых я своими глазами видела, и воистинно радостно на них смотреть!» Нет, никогда так искренне и просто не смогли бы написать ни Дуня, ни Анхен! Бывшая же портомоя знала, что больше всего на свете было дорого великому шкиперу России.

В последние годы шутливая игра в старика и молодуху, пересыпанная в письмах намеками и сомнительными шуточками, вдруг становится жизнью – Петр действительно сдает. Долгие годы беспорядочной, хмельной, неустроенной жизни, походов, сражений и постоянной, как писал царь, «алтерации» – душевного беспокойства – сделали свое дело. Но чувства его к Екатерине не только не меркнут, но и разгораются поздним, сильным огнем. С тревогой он писал летом 1718 года: «Пятое сие письмо пишу к тебе, а от тебя только три получил, к чему не без сумнения о тебе, для чего не пишешь. Для Бога, пиши чаще!» «Уже восемь дней, как я от тебя не получал письма, чего для не без сумнения».

Одно из последних писем – от 26 июня 1724 года – отражает душевное состояние царя: «Только в палаты войдешь, как бежать хочется – все пусто без тебя…»

Внезапно вся эта идиллия рухнула – осенью 1724 года царь узнал об измене жены, открылось ему и имя ее любовника. Року было угодно, чтобы в 1708 году Петр приблизил к себе миловидного юношу Виллима Монса, брата Анхен. Это неслучайно – так и не забывший свою первую любовь, царь хотел видеть рядом того, кто напоминал ему дорогие черты. А позже в окружении Екатерины появилась и сестра Анхен – Модеста (Матрена, в замужестве – Балк). С 1716 года Виллим становится камер-юнкером царицы и делает быструю карьеру. Он – управляющий имениями Екатерины, с весны 1724 года – камергер, который, как пишет датский посланник, «принадлежал к самым красивым и изящным людям, когда-либо виденным мною».

Когда осенью 1724 года царь получил донос, обвинявший Монса во взятках и злоупотреблениях, он еще ничего не подозревал. Но взятые при аресте Монса бумаги открыли ему глаза: среди них были десятки подобострастных, холопских писем к камергеру. И какие обращения: «Премилостивый государь и патрон», «Любезный друг и брат»! И какие подписи! Меншиков, генерал-прокурор Ягужинский, губернаторы Волынский и Черкасский, дипломат П. М. Бестужев-Рюмин, канцлер Головкин, царица Прасковья и десятки, десятки других! И бесчисленные подарки и подношения: лошадьми, рыжиками, деревнями, деньгами. Измена! Все всё знали, унижались перед временщиком и молчали – значит, ждали его, царя, смерти.

9 ноября арестованный Монс предстал перед своим следователем. Им был сам Петр. Говорят, что, глянув в глаза царя, Монс упал в обморок. Этот статный тридатишестилетний красавец, участник сражений под Лесной и Полтавой, лейтенант гвардии, генерал-адъютант царя, был человеком не робкого десятка. Вероятно, он прочел в глазах Петра свой смертный приговор. Легкомысленный и романтичный, искусный ловелас, он пописывал для дам стишки. И в одном из них мы читаем признание-пророчество:

Не прошло и нескольких дней после допроса, как он погиб на эшафоте по приговору скорого суда. Обвинения в получении каких-то подарков были смехотворны. Все знали, в чем дело. Столица, помня кровавую развязку дела царевича Алексея, оцепенела. Топор палача просвистел возле самой головы Екатерины: жестоким наказаниям подверглись ее статс-дама Матрена Балк, камер-лакей Иван Балакирев, камер-паж Соловов, секретарь Монса Столетов – все соучастники предательства. Некоторые современники пишут, что Петр устраивал Екатерине шумные сцены ревности, бил зеркала. Другие, напротив, видели его в эти страшные дни на чьем-то юбилее веселым и спокойным. Может, так оно и было. Царь – человек импульсивный – умел в час испытания держать себя в руках. Что же было у него на душе – Бог весть! Не узнаем мы и о чем думали «дорогой старик» и «друг сердешненькой», возвращаясь как-то из гостей через Троицкую площадь, где с вершины позорного столба на них слепо смотрела мертвая голова Виллима Монса…

Нужно согласиться с теми, кто считает, что дело Монса подкосило царя окончательно. Мало того, что мучительная болезнь непрерывно терзала его тело, и ничто не помогало – будущее было беспросветно. Но внешне казалось, что ничего не изменилось. Он живет, как и раньше, в хлопотах и делах в Сенате, Вышнем суде, коллегиях: челобитные, письма, указы; нужно готовить к будущей кампании флот, тревожные вести идут с турецкой границы.

Екатерина так же, как и раньше, появляется на людях вместе с мужем, но иностранные дипломаты замечают, что она не так весела, как прежде. Еще бы! В порыве гнева царь уничтожил составленное им весной 1724 года завещание в ее пользу. Она знала его характер и видела не раз, как он переступал через жизнь любого человека, если речь шла о благе России.