Каждый пишущий это вполне оценит: императрица испытывала ни с чем не сравнимую радость творчества, когда появляются силы свободно парить над материалом, гладко и точно выражать свои мысли, когда одна идея спешит за другой и растет-растет, к твоему ужасу и восторгу, стопа исписанной бумаги, и не хватает времени, ибо «ничего не кончено, многое перебелено, многое в половине, один предмет цепляется за другой, несметные запасы собраны отовсюду и готовы поступить в дело» (письмо к Гримму от 7 декабря 1779 года).

После создания знаменитого «Наказа» для Уложенной комиссии 1767 года законотворчество стало любимейшим делом Екатерины. Она называла эту страсть болезнью «законобесия», припадки которой регулярно поражали императрицу и подолгу не давали ей встать из-за стола, заставляя притворно восклицать: «О, бедная женщина! Или умрет, или доведет свой труд до конца». В своих письмах иностранным приятелям Екатерина часто и подробно рассказывает, как она много работает, как замечательно «кропает», «царапает» манифесты и указы.

Здесь столько саморекламы, неумеренного хвастовства, жажды похвал! Но удивительно все же другое: сохранившиеся материалы Кабинета Екатерины II и других учреждений второй половины XVIII века однозначно говорят о невероятной трудоспособности императрицы, которая решилась не только реформировать государственную машину, но и создать практически самостоятельно новый свод законов, «наше законодательное здание». Разрабатывая новые законы, она стремилась провести в них идею целостности корпуса законов. Для этого нужно было очень много работать, и сотни сохранившихся автографов Екатерины, переплетенных в гигантские тома, свидетельствуют о том, что царица заменяла собой целую комиссию по законодательству. И труд ее продолжался до конца жизни. За годы царствования Екатерина успела написать почти 10 тысяч писем, подписать 14,5 тысяч различных актов и постановлений! При этом можно не сомневаться: ни одной бумаги она не подписала вслепую…

Но хотя императрица была трудолюбива и быстро вошла в курс государственных дел, первые годы царствования для нее были, как мы уже говорили, очень тяжелым временем. Когда осенью 1762 года канцлер Бестужев-Рюмин предложил ей принять титул «Матери Отечества», Екатерина отвечала, что об этом еще рано говорить, потому что «растолкуют в свете за тщеславие». Дело, конечно, не в боязни Екатерины прослыть тщеславной – просто она ясно понимала: пока что титул «Матери Отечества» ничего, кроме всеобщего глумления и смеха, не вызовет. На одном из приемов в конце 1762 года она, показывая на толпу придворных, говорила французскому посланнику: «Я чувствую, что им нужны годы, дабы привыкнуть ко мне». И еще: «Обо мне можно будет произнести суждение не прежде, чем через пять лет; этот срок необходим, чтобы водворить порядок и чтобы мои заботы принесли плоды».

Испытательный срок был назван точно, именно 1767 год стал поистине годом триумфа Екатерины: в конце июля открылась первая сессия Комиссии о сочинении нового Уложения – свода законов. Подобные комиссии существовали и при Петре Великом, и при Елизавете, но работа ни одной из них не сопровождалась таким громким пропагандистским шумом. Старые комиссии тихо собирались, вызывали для совещаний представителей с мест, переписывали, дополняли старые законы, обсуждали новые. При Екатерине все было по-другому. Свыше 570 нарядно – подчас весьма экзотично – одетых людей, приехавших в Москву со всех необъятных концов страны, представляли собой яркое зрелище: ведь со времен Земских соборов XVII века в столице не собиралась вся «Земля», Россия. Великолепны были и сама красочная процедура открытия заседаний комиссии в освященной традицией Грановитой палате Московского Кремля, и многословный «Наказ» Екатерины II депутатам, где часто встречались гордые, высокие и даже крамольные по тем временам политические понятия: «равенство всех граждан», «вольность», «под защитой законов», «права» и т. д. Наконец, работа Комиссии шла в обстановке солидности и серьезности, говоривших о намерении власти и депутатов преобразовать страну.

И хотя сам «Наказ» Екатерины был довольно посредственной компиляцией (преимущественно – из «Духа законов» Монтескье) о принципах желательного устройства государства, хотя пылкие речи депутатов создавали лишь иллюзию парламентской свободы, а итоги их многомесячной работы были ничтожны, тем не менее о Комиссии и ее инициаторе заговорила вся страна, а потом и мир.

Иностранцы замечали, что деятельность Комиссии прибавила русским гордости за свою страну и народ. Да, мы, русские, особенно теперь, после крушения нашей империи, знаем, как много в истории народов значит чувство национального унижения или триумфа, позора или славы. Как триумф и славу России на гражданском поприще воспринимали тогда россияне деятельность Комиссии. И естественно, что все это связывалось с именем Екатерины, чтение «Наказа» которой депутаты слушали со слезами на глазах. Репутацию российской императрицы как «республиканки», пылкой покровительницы свобод, равенства, Просвещения подтвердил и последовавший вскоре запрет «Наказа» в Париже. Лучшую рекламу для Екатерины трудно было придумать, ибо это дало ей на многие годы повод утверждать, что в мире нет более свободной страны, чем ее империя, – ведь в России никому в голову не придет запрещать «Наказ». И действительно, предложить запретить сочинения самодержицы в России мог только сумасшедший!

К концу 1768 года Комиссия себя изжила: утратилась новизна пленарных заседаний, не было и реальных плодов работы депутатских комиссий, бесконечные дискуссии этих «законодателей в цепях», как назвал их впоследствии М. М. Сперанский, оказались также бесплодны. Екатерина поняла, что между ее прекраснодушными, в стиле «Наказа», мыслями о равенстве, правах, свободе и реальной жизнью рабов и господ, продажных судей, свирепых начальников и бесправного народа – гигантская пропасть. Нужна упорная многолетняя работа, чтобы хоть что-то изменить в России к лучшему. И Екатерина распустила Комиссию, сославшись на то, что началась война с турками. Свою роль в укреплении ее власти она сыграла.

Идея этой войны была сродни идее «Наказа» и Комиссии о сочинении Уложения: для Славы нужна была Победа. Известно, что войну начали турки; менее известна та радость, с какой Екатерина ухватилась за идею войны. Нельзя при этом забывать, что война в те времена не считалась, как ныне, катастрофой, а наоборот, часто рассматривалась как верное средство упрочить положение государства, дать разрядку застоявшейся и жаждавшей чинов, трофеев и подвигов армии. Войной можно было ослабить давление внутренних проблем, решить которые мешал, оказывается, внешний неприятель. Нужна была государю, как воздух, и слава Победителя.