Взглядом подозвал к себе Борьку. Всучил ему бутылку из-под шампанского. Борька взирал на меня с удивлением и с ужасом. Он понял. Я на всякий случай пояснил:

– Твой – Малый. Начнешь первым. Услышу – сделаю Бугая.

– Ты что, – заканючил Борька. – А потом как?..

– По макушке, – зачем-то сказал еще я, хотя понял уже: духу у него не хватит.

Ну нельзя, нельзя было из этой ночи выходить безмятежно!.. Все сделаю сам. Сначала – Бугай, потом – коротышка. Начхать на его пистолет. Не успеет.

И тут запричитал Бориска:

– Ты уйдешь, а я – как?.. Милиция. И от блатных куда денешься? Тебе хорошо, ты в розыске...

Слушал его и понимал, что он прав: мне легче.

И я ушел от него. Тихо вышел из квартиры и спустился на лифте в режущее глаза снежное утро.

Впервые после этого я увидел Борьку через двенадцать лет.

Но до этого... Много чего было до этого. В том числе имела продолжение и история после дНо до этого... Много чего было до этого. В том числе имела продолжение и история после дня рождения.

Я не уехал из города. Днем умудрился снять квартиру, через пару дней привел в нее хозяйку.

События той ночи из памяти выветривались туго. В те времена я был менее качественным христианином, чем сейчас. Жаждал мести. Как могло быть иначе? Именно этому учили с детства литература, позже учителя, позже сама жизнь, особенно та ее часть, с которой приходилось иметь дело.

Не знал, где их искать, не знал, что буду делать, если даже найду, но точно знал, так оставлять нельзя.

И плана-то никакого не было, но я, убогий романтик, этому несуществующему плану даже название дал: план «Зорро».

Случай все сделал за меня. Почти все.

Как-то пересекаю на такси центральную площадь города. У этой площади – центральная интуристовская гостиница и ресторан. Гляжу скучающим взглядом в окно, и – ни тебе: стоят голубчики в полном составе. Четверо моих незабываемых и еще человек пять, все в кожаных куртках, опершись задницами о перила-ограждения у дороги.

Чуть проехали мы, прошу таксиста остановить. Жду. Чего жду, пока не знаю. Дождался.

Коротышка прощается – все при этом о чем-то гогочут, – ловит машину. Поймал, обогнал нас.

Прошу таксиста ехать за ними. Таксисту – что, пообещал переплатить вдвое. Конечно, лучше бы Бугай или на худой конец Хачик. Ну ничего, начнем с этого. Оставшимся больше нервничать придется.

Машина, за которой мы едем, въезжает в спальный район, тормозит возле остановки транспорта.

Мы проезжаем еще метров пятьдесят, я рассчитываюсь с таксистом.

Кривоногий, выйдя из машины, собирается перейти улицу, но тут его окликает крашеная (помешались они на этих крашеных) блондинка, и он радостно возвращается на тротуар.

Смотрю, куда он собирался идти. Напротив – только дом со сквозными подъездами. Напротив того места, где кривоногий высадился, – как раз подъезд. Пересекаю улицу, прохожу через соседний во двор и со двора вхожу в нужный подъезд. Похоже, тот, в который он направлялся. Подъезд извилист, не просматривается на свет. Выглядываю на улицу. Вот – остановка напротив.

Коротышка уговаривает крашенку. Та, кокетливо смеясь, отказывается, разводит плечами, показывает на часы. Кривоногий в настроении, хохочет, игриво тянет к себе подружку, подружка игриво пытается высвободиться.

Я понимаю, что с ней мне будет даже интересней. По их правилам – особый позор, если тебе перепало при твоей женщине.

Не уговорил-таки. Целует на прощание, что-то наказывает, грозя пальцем, и быстро направляется прямо к подъезду, ко мне.

Со света он не увидел меня, к тому же я стоял в глубине, у входа в зигзаг. Ткнувшись носом мне в живот, отпрянул:

– Кто это?! – Голос испуган, еще как испуган.

Он пятится, пытается перестроить глаза на темноту.

– Догавкался, – говорю совсем не то, что собирался. В тоне моем больше ехидства, чем зла.

Он узнает меня. Продолжает пятиться.

– Будем говорить?.. – Испуг не проходит.

– Ага, будем... – Два шага – и я возле него. Не останавливаясь, двумя руками придерживаю его за макушку и со всей дури бью коленом в лицо. И удивляюсь, что в теле его, коренастом широкоплечем теле, не обнаруживается ни капли жесткости, сопротивления. Что-то хрустит, чавкает, мнется... Голосом он не издает ни звука. Тихо, как неодушевленный предмет, валится на бетонный пол. Я зачем-то придерживаю его при падении, словно боюсь, что он ударится головой.