23 января главным русским силам удалось наконец сосредоточиться у Вольфсдорфа. Это оказалось возможным благодаря хладнокровному Барклаю, успешно прикрывшему отступление. Князь Багратион вполне заслуженно представил его за доблестное отражение французского натиска к очередной награде.

Наступало 24 января — день, который останется памятным для Дениса Давыдова навсегда, поскольку ознаменуется его первым боевым крещением.

Около десяти часов утра Багратиону донесли, что неприятель начал сбивать передовую нашу цепь под Варлаком, что верстах в четырех от Вольфсдорфа. Князь Петр Иванович поставил весь авангард, превратившийся теперь в арьергард, в ружье, чтобы прикрыть дорогу, по которой ему следовало отходить вслед за отступавшей армией. Вольфсдорф для сбережения этого селения он приказал войскам оставить и встретить французов на открытой местности.

С передовой нашей линии уже трещала ружейная перестрелка, перекрываемая иногда глухим уханьем пушек.

Денис твердо решил для себя, что непременно должен сегодня побывать в бою и испытать, на что способен. После убийственного зрелища под Морунгеном и изнурившей его робости это нужно было сделать во что бы то ни стало.

С этой мыслью он и отпросился у Багратиона в передовую цепь, будто бы для наблюдения за движением неприятеля.

Вскочив на трофейную Мари, к которой за последние дни успел приноровиться, разговаривая с нею, как со светскою дамою, исключительно по-французски, Давыдов поскакал туда, откуда слышалась неторопливая пальба, и скоро увидел казаков, лениво перестреливающихся с наступавшими на них неприятельскими фланкерами18, за которыми в отдалении виднелись сомкнутые колонны пехоты и перемещавшиеся массы конницы.

На серьезный бой, к коему себя внутренне готовил Денис, дело покуда вовсе не походило. Французские стрелки не спеша продвигались вперед, а казаки крутились перед ними и столь же неторопливо отходили к своим. До вражеских фланкеров, вытянувшихся в редкую цепь, было совсем недалеко, отсюда можно было даже различить их усатые смуглые лица. Ближе прочих к Давыдову оказался высокий и тощий француз в синем плаще и лохматой медвежьей шапке, показавшийся ему своим гордым и независимым видом офицером. Денису не терпелось совершить что-нибудь отчаянное и смелое. Он подскакал к казакам и крикнул срывающимся от волнения голосом:

— Братцы! А не отбить ли нам сего офицера, что от своих выдвинулся? Ежели дружно навалимся, глядишь, и захватим! А? Ну как, братцы?..

У казаков его предложение, к удивлению, никакого энтузиазма не вызвало.

— Да нехай себе едет, — ухмыльнулся один из них, — мы их не шибко тревожим, а они нас. Чего же на рожон-то лезть?

Давыдов, конечно, не выдержал и выскочил навстречу офицеру один и тут же пальнул в него из пистолета. Француз ответил из своего. Несколько других фланкеров выстрелили по Денису из карабинов.

Над ухом его с тонким и каким-то сверлящим посвистом пролетели первые пули. Это показалось не таким уж страшным и неожиданно разозлило Давыдова. Он выхватил саблю, начал ею яростно размахивать и, осыпая неприятельского офицера отборными французскими ругательствами, вызывать его на поединок, предлагая ему сразиться перед цепью. Фланкер ответил такою же бранью, однако вылетать навстречу столь задиристому русскому офицеру, видимо, не спешил.

Тут к Давыдову, горяча коня, подскакал казачий урядник. Лицо его было хмуро и недовольно.

— Не дело, ваше благородие, эдак-то ругаться, — сказал он. — Грех! Стражение — святое дело, браниться в нем все то же, что в церкви: бог убьет! Пропадете, да и мы с вами. Ступайте лучше туда, откуда приехали.

Только тут Денис понял разумом свою пустую горячность и, устыдившись рассудительных слов казачьего урядника, уехал из цепи к Багратиону.

— А, Давыдов, — обрадовался тот, увидев его подле себя. — Дело есть для тебя, и весьма важное, от выполнения коего много зависит. Пулею лети к 5-му егерскому полку с моим приказом оставить немедля занимаемый ими лес и двинуться к Дитрихсдорфу, где избрана для арьергарда вторая позиция. Если сейчас сего не исполнить, то полк будет отрезан обходом и истреблен. Допустить этого никак нельзя! Понял? Действуй, братец!..

Давыдов помчался к егерям и четко выполнил поручение. Однако на обратном пути его начало мучить сомнение относительно того, не поспешил ли князь Багратион оставить место при Вольфсдорфе без сильного отпора неприятелю. Те же егеря, например, как он только что убедился, не сделали по французам еще ни выстрела. Да и так ли действительно им угрожает обход? Может, это лишь мнимое опасение Петра Ивановича?

У него тут же мелькнула дерзко-сумасбродная мысль: а что, если ударить передовою цепью встречь неприятелю? Увидев это, его поддержат и собирающиеся на опушке егеря. А там, глядишь, и Багратион, заметив перемену в обстановке, поддержит этот успех всем авангардом. Тогда уж и главнокомандующий повернет армию обратно... В конце концов, читал же Денис о том, что иногда волею случая отчаянный смельчак увлекал за собою войска и решал участь больших сражений!

Подъехав к цепи, которую он незадолго перед тем оставил, Давыдов снова увидел знакомого строгого урядника.

— А что, брат, ежели бы сейчас по французам ударить? — спросил он его.

— Для чего ж нет, ваше благородие, — проявил тот нежданную сговорчивость, — давеча мы одни были, а теперь вон и пехоту нашу видать, есть кому поддержать.

— Ну так ты уговори казачков, — обрадовался удаче Давыдов, — а я подобью к сему делу гусар и улан, их вон в рассыпном строю неподалеку тоже взвода два наберется...