Шрифт:
Глубокий вдох.
Холодный пот.
Всего-навсего давление упало, расстройство нервной системы, вызванное тревогой, видимо, это ничего больше…
– Послушайте! Вы что, не слышите меня? – бросает таксист резким тоном.
– Простите, я немного… отвлекся. Что вы говорите?
– Я спросил, досталось ли вам что-нибудь?
– Простите?
– В сегодняшней лотерее, приятель… В рождественской лотерее. Выиграли ли вы что-нибудь?
– В этой лотерее – нет. Но в другой мне выпал главный приз.
Таксист снова поворачивается ко мне. Он сверлит меня глазами и с выражением, средним между недоброжелательным и насмешливым, отчетливо говорит мне издевательским тоном:
– А может быть, ваш номер уже вышел.
Я чувствую новую волну холодного озноба.
– Почему вы мне это говорите? Вы о чем?
Он не отвечает мне. Он поворачивается к рулю и возвращается к своему журчащему бормотанию.
– Ко мне она все время жопой поворачивается. Рождественская лотерея, я имею в виду. Ладно, я солгал: мелкий выигрыш в тысячу дуро [5] с хвостиком, но поскольку я поставил тридцать две тысячи песет, то это я, как и каждый год, сел в лужу… И главный приз в Теруэле, а не хрен собачий.
5
1 дуро = 5 песетам.
– Да уж…
Почему он сказал, что мой номер вышел?
Не важно. О чем я до этого размышлял? Мы по-прежнему не двигаемся. Тошнота прошла, и я уже могу уйти. Давай вылезай. Выбирайся из этой чертовой ловушки и от этого дядьки – сущего наказания.
Поразмыслив получше, я решил подождать еще немного.
Но если максимум через пять минут пробка не рассосется, я выхожу из машины.
Вне всяких сомнений.
Ясно, как божий день.
На этот раз по правде.
А если все равно, стану я ждать или побегу? Если уже слишком поздно и ничего нельзя сделать, чтобы спасти меня? Успокойся, Пачо, ты и не из таких переделок выбирался, старый шакал, наверняка, хотя сейчас ты ни одной из них и не помнишь; подумай о чем-нибудь другом.
По радио, боковые колонки которого демократично долбят мне в оба уха, какой-то кретин отпускает глупости рождественской тематики, столь же близкие мне, как Вторая мировая война.
– Конечно, laztana. [6] Если ты хорошо вела себя с aitas, [7] а я уверен, что это так, то Olentzero [8] принесет тебе все игрушки и все те замечательные вещи, что ты у него попросила. Ну-ка, посмотрим, ты была хорошей девочкой, Ирати? Правда ведь, хорошей?
6
дорогая (баскск.)
7
родителями (баскск.).
8
Что-то вроде баскского Санта Клауса, см. об этом в эпиграфе в третьей части.
– Нормальной.
– Как это – нормальной? Может быть, немного непослушной?
– Да… Osaba [9] Хосеба говорит, что да.
– А почему osaba Хосеба так говорит?
– Потому что я не даю ему трогать себя под одеждой и не хочу целовать уродливую куклу, которая живет у него в штанах.
– А, ладно… Понятно… Мне сообщают, что линию разъединили… А теперь по просьбе наших симпатичных слушателей из исправительного дома для несовершеннолетних с камерами-одиночками под названием «Дитя Земли» в Гальдакао передаем вильянсико [10] в ритме румбы в исполнении группы «Косто де Агосто» – «Пастушки идут на погром».
9
Дядя (баскск.).
10
рождественская песня.
Так тебе и надо, ярмарочный шарлатан; хорошенько тебе досталось, назойливый болван. Тебя настолько застало врасплох наивное признание Ирати, что у тебя даже голос поменялся: вместо фальшивого тона галантного пердуна он стал похож на голос петуха Фогхорна Легхорна. [11]
А у похотливого дяди Хосебы будет незабываемое Рождество несколько лет подряд: педофилия в прямом эфире – это да, это хороший подарок от сукина сына Оленцеро.
Мне тоже явно было на что пожаловаться.
11
Персонаж одноименного американского мультфильма.
Кто бы мог подумать? Да пошел он, этот угольщик, пьяница из Гипускоа, над которым я столько раз смеялся в связи с патетической кампанией националистов, которые хотели заменить помпезных, но очень уж не баскских царей-волхвов на деревенщину, страдающего аутизмом, выкопанного из легенд долины, затерянной в глубокой Гипускоа, – хороший плеоназм. Золото, ладан и мирру заменить на навоз из-под осла этого урода?
Галисийский олух никак не комментирует рассказ про osaba, любителя маленьких девочек; вероятно, объяснение ангелочка Ирати превышает его способность концептуального осмысления. А это пожалуйста: он оживлен муравейным ритмом потрясающей рождественской румбы и снова положил руку на спинку переднего пассажирского сиденья, барабаня по пластиковому покрытию пальцами с длинными заскорузлыми ногтями, – похоже на лапу хищного животного, – и я не могу этого вынести.
– Простите. Не могли бы вы это прекратить?
– Что – это?
– Вот это: тук-тук-тук пальцами.
– Ухты, какой чувствительный! Простите… А радио, оно вам тоже мешает?
– Тоже… но меньше.
– А я его не могу выключить: оно замолкает, только когда я глушу мотор. Конечно, если хотите, я заглушу мотор совсем…
– Нет, нет! Даже и не думайте! Послушайте, откровенно говоря, у меня не самое лучезарное настроение…
– У меня тоже, сеньор… Я бы сейчас предпочел в баре сидеть или, например, за покупками ходить, как все эти бездельники, тоже Бога проклинать в пробке, но по-другому… А ну-ка! Все, как бараны, устремились в «Корте-Инглес». Интересно, во сколько я смогу туда пойти, скажите мне, а? Так я вам сам скажу: когда не останется ничего, кроме дерьма, которое другие не взяли; беда мне, как всегда.