Крики несколько поутихли. Но несчастный арбитр имел неосторожность аннулировать гол из-за положения «вне игры». На газон посыпались разного рода увесистые предметы. Судья, коротышка, как видно, опытный в такого рода спорах, побежал на середину поля, чтобы оказаться как можно дальше от бросавших, чего нельзя сказать о Саилдуре, в которого попали с первого броска.

Кантабрийские игроки поспешили на помощь арбитру и набросились на ребят из Бастаури.

Четверо «серых», в чьи обязанности входило следить за соблюдением цивилизованных правил во время встречи, тоже понеслись в самый эпицентр потасовки с дубинками в руках. Один из них так и не добежал до места, потому что упал, сраженный ударом бутылки (почему-то на них были шапки, а не каски).

Значительная часть домашних болельщиков спрыгнула на поле, чтобы помочь своим игрокам.

Кантабрийцы, все находившиеся за своими воротами, сгрудились плотной толпой.

Йосеан также не отказал себе в удовольствии поучаствовать в этой кутерьме. Я увидел, как он бегом несется к месту, где было особенно жарко, со скамейкой на манер тарана.

На какое-то мгновение я испугался, что его линчуют, но мне недолго пришлось за него бояться. Мой сосед по трибуне посчитал, что я не без греха, и в качестве демонстрации своей солидарности со сражающимися воспользовался тем, что я не был готов к защите, ибо поднял локоть руки с фляжкой коньяка и вырубил меня бутылкой пива «Сан-Мигель» объемом в 0,33 литра.

Потасовки такого рода, видимо, были ходовой монетой во время местных матчей, и даже спортивная пресса не опубликовала заметки о произошедшем. Из этого я заключил, что Йосеан выжил.

Мне же наложили три шва, чтобы зашить рану.

Я поклялся, что больше никогда нога моей не будет на футбольном матче.

И оставил Йосеана Аулкичо последним или предпоследним в своем списке мести.

Бланка Эреси, моя нежнейшая сопрано, обосновалась в Мадриде. Я снял маленькую квартирку на улице Браво Мурильо и на неопределенное время переехал в столицу королевства, – это случилось 15 июня 1977 года, в день всеобщих выборов, первых в Испании за сорок один год, – практически излишне будет говорить, что я в них не участвовал.

Бланка в тот момент с триумфом выступала в театре «Ла Сарсуэла» в партии Джильды в «Риголетто», которую исполняла четыре дня кряду.

Хотя она очень привлекала меня сексуально – а может быть, именно поэтому, – она должна была стать первой.

В один день я видел ее в опере как зритель, на следующий – за кулисами. Она еще немного поправилась; она была красива, вся лучилась и источала либидо.

Мне удалось проникнуть за кулисы благодаря тому, что я подмазал начальника машинистов сцены, с которым познакомился в баре, расположенном около театра, где собирался персонал театра. Я заверил его, что мой интерес – самый невинный: тайком подсмотреть, как выходят на сцену и покидают ее мои любимые певцы.

Таким образом я смог с безопасного расстояния понаблюдать за любопытным занятием, какое они практиковали; мой подкупленный помощник открыл мне, что это было обычаем и почти ритуалом у некоторых оперных певцов.

В перерыве между первым и вторым актами четыре главных персонажа собрались возле круглого столика, и пока ассистенты помогали им переодеться и поправляли макияж, они все вместе стоя играли в покер «в открытую».

Я спросил, почему они не делают этого в более удобной обстановке, в гримерке, но, похоже, этот ритуал, не чуждый театральных предрассудков, состоял именно в том, чтобы играть непосредственно позади занавеса.

Меня удивило и поразило отсутствие стыдливости в Бланке. Погруженная в перипетии игры, она стояла в одном нижнем, белье перед своими товарищами и многочисленным персоналом, кишевшем там, до тех пор, пока помощница не прикрыла ее новым роскошным костюмом.

Просторные трусики и черный кружевной прозрачный лифчик, из которых вываливалась аппетитная загорелая плоть, заставили меня вспотеть и затрепетать.

Они играли без денег и фишек, на доллары, которые громко и прилежно считал один из присутствующих. Карты сдавал первая скрипка оркестра (я несколько задержался на деталях, зная о вашей любви к покеру).

Руки двигались быстро. Большую часть выиграл Энтони Уотеркорс, баритон, исполнявший партию Риголетто; ему с поразительным везением приходили пары и двойные пары, думаю, он даже блефовал.

Спарафучиле, убийца из оперы, в роли которого выступал Доминго Кретона, тоже, не остался в проигрыше: при помощи тройки дам он сорвал самую большую ставку.

Меньше всех удача улыбалась герцогу Мантуи, знаменитому итальянскому тенору Фуско Инвольтини, и самой Бланке; особенно Бланке – в конце партии она задолжала значительную сумму, полторы тысячи долларов, и попросила реванша в следующем антракте.

Сопрано сильно не везло, и она платила за это деспотическим обращением со всеми подчиненными, подворачивавшимися ей под руку до тех пор, пока не поднялся занавес.

Со своим ростом метр семьдесят пять и светлой гривой, похожей на пламя, усмиренное лаком для волос, она яростно топала каблуками по полу и извергала холодный огонь своими восхитительными зелеными глазами; она рождала вокруг себя ужас.

Я застыл столбом.

Вступить в отношения с Бланкой Эреси стоило мне много времени и усилий. После того как я этого добился, все стало еще сложнее.